Секретная династия

Современному читателю трудно представить, что эти подарки воспитателю наследника в связи с завершением работы и совершеннолетием ученика, что эти ценности — форма немилости, желание откупиться, намек на то, чтобы одариваемый не вмешивался не в свои дела. Описываемое событие — существенный эпизод и в биографии Д. И. Фонвизина, так как связано с политической тайной, вышедшей «наружу» почти через столетие в Вольной русской печати.

Граф Панин раздал пожалованные души своим секретарям; впрочем, остальные подарки принял; в государственных делах, особенно во внешней политике, был столь опытен, что императрица хотела бы, но не могла без него обойтись. Так просто — миллионами — от этого человека не отделаться. Еще в 1762 году Панин немало способствует возведению на трон Екатерины II, но через несколько недель подносит ей продуманный проект, где довольно живыми красками изображает «временщиков, куртизанов и ласкателей», сделавших из государства «гнездо своим прихотям», где «каждый по произволу и по кредиту интриг хватал и присваивал себе государственные дела» и где «лихоимства, расхищение, роскошь, мотовство, распутство в имениях и в сердцах».

Средством исправить положение вельможа и воспитатель наследника считал ограничение самодержавия, контроль за императорской властью со стороны особого органа — Императорского совета из шести-восьми человек и к нему четыре департамента: иностранных, внутренних, военных и морских дел. Понятно, совет был бы в руках нескольких влиятельных аристократов и лишь отчасти уравновешивался сенатом, которому предписывалось поднимать тревогу, если совет или сам монарх «могут утеснять наши государственные законы или народа нашего благосостояние»[158].

К концу августа 1762 года совет, казалось, мог вот-вот появиться: в рукописи манифеста о возвращении из опалы канцлера А. П. Бестужева последний именовался «первым членом вновь учреждаемого при дворе императорского совета», но 31 августа в печатном тексте манифеста эти строки не появились[159]. Разумеется, как и в 1730 году, многие при дворе увидели в панинском совете-сенате аристократическое ограничение самовластия и нашли это невыгодным. О колебаниях и борьбе за каждую букву новых установлений говорит то обстоятельство, что 28 декабря 1762 года манифест об императорском совете-сенате был подписан царицей, но затем подпись надорвана, т. е. не вступила в силу[160].

Проект Панина был похоронен. И лишь через шестьдесят четыре года только что осудивший декабристов Николай I обнаружил этот документ среди секретных бумаг, прочитал и велел припрятать, так что в руки историков текст попал только через сорок пять лет.

После того как Екатерина II «надорвала подпись», Никита Панин не утратил влияния и в течение почти двадцати лет, независимо от формально занимаемых должностей, в сущности был тем, что позже называли министром иностранных дел. Он ждал своего часа и, двенадцать лет воспитывая наследника, немало преуспел во влиянии на Павла. Дожидаясь своего, Панин, вероятно, нарочно культивировал при дворе собственную репутацию ленивого, сладострастного, остроумного обжоры, который, по словам Екатерины II, «когда-нибудь умрет оттого, что поторопится». Между тем он искал верных единомышленников и в 1769 году взял на службу и приблизил к себе двадцатичетырехлетнего Дениса Фонвизина, уже прославившегося комедией «Бригадир». Тут, несмотря на отвергнутую «конституцию 1762 года», начались новые проекты...

Совершеннолетие Павла (1772 г.) и его брак с принцессой Дармштадтской (переименованной в Наталью Алексеевну) сопровождались слухами о смене правителя; Екатерина II, понятно, имела меньше прав на царствование, чем ее наследник, правнук Петра Великого, и на первых порах, после переворота 1762 года, царица еще говорила о себе как о матери, представляющей интересы сына. Однако, укрепившись на престоле, Екатерина, как известно, больше не вспоминала об этом щекотливом обстоятельстве, все больше отдаляла сына, все сильнее не доверяла и редко бывала милостива. Между тем даже на далекой Камчатке польские и русские ссыльные, восставшие во главе с известным графом Беневским, клялись именем великого князя Павла Петровича, толкуя о его милостях и возможной амнистии в случае законного вступления на престол[161].

18-летие Павла было, конечно, замечено Никитой Паниным, а также его родным братом генералом Петром Паниным (большим авторитетом для Павла в военных вопросах), который, сидя в Москве и подмосковных владениях, задавал работу правительственным сыщикам, не успевавшим передавать императрице адресованные ей хулительные выражения: «болтовня Панина», «все и всех критикует», — докладывал московский главнокомандующий князь Михаил Волконский.