Секретная династия

Некоторые исследователи (дореволюционные и советские) отрицали существование такого заговора в 1773—1774 гг. и справедливо находили в этом рассказе несколько «ошибок памяти» декабриста или его отца[165]. Другие, в числе их Г. П. Макогоненко, считают, что в 1772—1773 годах в связи с совершеннолетием и женитьбой Павла Петровича партия его сторонников (братья Н. И. и П. И. Панины, Д. И. Фонвизин и др.) действительно вынашивала далеко идущие планы против Екатерины II и Орловых, тогдашних временщиков. Г. П. Макогоненко находит, что «сообщение М. А. Фонвизина «о заговоре», со всеми поправками в деталях [...] имеет огромную ценность. Оно зафиксировало реальный исторический факт участия Д. И. Фонвизина в заговоре против Екатерины, его борьбу за восстановление прав Павла»[166]. Нелегко двести лет спустя восстановить события, о которых в ту пору предпочитали не писать и говорить поменьше... И все же, кажется, имеются серьезные доводы в пользу того, что заговор действительно был. Десять лет спустя, в 1783—1784 годах, Денис Фонвизин сочинил посмертную похвалу своему покровителю — «Жизнь графа Панина», где, между прочим, находились следующие строки (конечно, не попавшие в печать и читанные современниками в рукописях):

«Из девяти тысяч душ, ему пожалованных, подарил он четыре тысячи троим из своих подчиненных, сотрудившихся ему в отправлении дел политических. Один из сих облагодетельствованных им лиц умер при жизни графа Никиты Ивановича, имевшего в нем человека, привязанного к особе его истинным усердием и благодарностью. Другой был неотлучно при своем благодетеле до последней минуты его жизни, сохраняя к нему непоколебимую преданность и верность, удостоен был всегда полной во всем его доверенности. Третий заплатил ему за все благодеяния всею чернотою души, какая может возмутить душу людей честных. Снедаем будучи самолюбием, алчущим возвышения, вредил он положению своего благотворителя столько, сколько находил то нужным для выгоды своего положения. Всеобщее душевное к нему презрение есть достойное возмездие столь гнусной неблагодарности »[167].

Известно, что первым из трех был секретарь Я. Я. Убри, вторым — сам Фонвизин, а третьим, конечно, П. В. Бакунин (1731—1786) — именно тот, кто, согласно Михаилу Фонвизину, выдал царице панинский заговор 1773 года. Денис Фонвизин, как видим, прямо намекает на подобный эпизод...

Другое смутное сведение о заговоре — авантюра Сальдерна, голштинского посла при датском дворе, представлявшего там также Россию. Получив предложения Сальдерна насчет свержения Екатерины II, Павел будто бы отказался, а через год, в 1773 году, признался во всем матери, чем выдал и Н. И. Панина, уже год знавшего о заговоре, но ничего не сообщавшего императрице[168].

Наконец, Г. П. Макогоненко опубликовал письмо Д. И. Фонвизина, переславшего в 1778 году Петру Ивановичу Панину, брату министра, «одну часть моих мнений, которые мною самим сделаны еще в 1774 г.»[169].

По дате «мнения» близки ко времени заговора и, возможно, относятся к тем проектам реформ, которые с тем заговором связаны.

В общем, действительно была какая-то интрига в пользу Павла с участием Паниных и Фонвизина. Очевидно, тогда же, ожидая возможной замены Екатерины II ее сыном, Н. Панин и Фонвизин начали работу над каким-то новым документом, который лег бы в основу конституции, ограничения власти нового монарха. «Рассказывают, — писал Вяземский, — что [Д. И. Фонвизин], по заказу графа Панина, написал одно политическое сочинение для прочтения наследнику. Оно дошло до сведения императрицы, которая осталась им недовольна и сказала однажды, шутя в кругу приближенных своих: “Худо мне жить приходит: уж и господин Фонвизин хочет учить меня царствовать”»[170].

Снова обратимся к уже цитированным запискам Фонвизина-декабриста: хотя он родился в 1788 году, через пятнадцать лет после описываемых событий, но запомнил рассказы старшей родни; впрочем, некоторых тонкостей он уже не мог знать или помнить и, вероятно, невольно соединил воедино разные проекты своего дяди и Н. И. Панина. Это совмещение и было одним из доводов против рассказа декабриста о заговоре 1770-х годов... Но вообще-то Михаил Фонвизин обладал замечательной памятью. Вспоминая в Сибири о том, что говорилось и делалось в дни его ранней юности, почти полвека назад, он очень точно называет имена и факты, его сведения обычно подтверждаются другими источниками, и поэтому рассказ о конституции 1770-х годов заслуживает более глубокого внимания, чем ему уделялось прежде.