Секретная династия

Скорее всего, Денис Фонвизин, вручив Петру Панину секретные «конституционные бумаги» Никиты Панина, оставил рукопись конституции у себя. Предположение некоторых исследователей, будто конституции совсем не было, опровергается подробным описанием Михаила Фонвизина. Судя по рассказу декабриста, конституция была еще опаснее введения (недаром истребление бумаг началось с нее). Возможно, Д. Фонвизин считал свой архив более надежным убежищем для такого документа. Не исключено, что работа над конституцией продолжалась в конце 1780-х — начале 1790-х годов.

Издавна в русской научной литературе и публицистике существовала традиционная неприязнь к так называемой аристократической оппозиции, стремлению заменить, ограничить самодержавие властью олигархии. Мы говорим, понятно, не о тех критиках всякой независимости, для которых ничего не было и не могло быть лучше самодержавия. Но дело в том, что различные прогрессивные мыслители, мечтавшие о переменах в стране, если им приходилось выбирать, что лучше — самодержец или аристократическая конституция, царский гнет или «боярские» свободы, большей частью видели меньше зла в самодержце. Типичный случай — выбор, сделанный юным Пушкиным. В его нелегальном сочинении, известном под условным названием «Заметки по русской истории XVIII века»[178] (1822 г.), между прочим, говорится:

«Аристокрация после его [Петра I] неоднократно замышляла ограничить самодержавие; к счастию, хитрость государей торжествовала над честолюбием вельмож, и образ правления остался неприкосновенным. Это спасло нас от чудовищного феодализма, и существование народа не отделилось вечною чертою от существования дворян. Если бы гордые замыслы Долгоруких и проч. совершились, то владельцы душ, сильные своими правами, всеми силами затруднили б или даже вовсе уничтожили способы освобождения людей крепостного состояния, ограничили б число дворян и заградили б для прочих сословий путь к достижению должностей и почестей государственных. Одно только страшное потрясение могло бы уничтожить в России закоренелое рабство; нынче же политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян...» (П. XII. 14—15).

Так же думали и многие декабристы, однако не все и не всегда... Порой им казалось, что, может быть, победа аристократических свобод в XVIII веке направила бы русскую историю в более естественное русло. В сибирской ссылке об этом размышлял, между прочим, Никита Муравьев, сопровождая примечаниями сочиненный Луниным «Разбор донесения следственной комиссии». Подробно описав проекты верховников «в пользу ограничения императорской власти», декабрист с сожалением заключает: «Измена некоторых сановников и зависть мелких дворян ниспровергли это смелое предприятие [...]. Самодержавие было обеспечено следующими средствами...» — и далее перечень бироновских жертв[179].

По отношению к аристократической оппозиции нелегко уяснить общественно-политические воззрения того или иного автора: это может быть и революционный, и весьма умеренный противник олигархического правления. Пример последнего — А. П. Скоропадский, комментировавший (1896 г.) любопытное рукописное сочинение князя А. Б. Лобанова-Ростовского «Граф Никита Петрович Панин»[180] (составленное в 1876 г.).

Дипломат, известный собиратель материалов по истории и генеалогии, Лобанов-Ростовский положительно отнесся к «шведским» конституционным планам Н. П. Панина, направленным на ликвидацию в России «дикой неурядицы падишахского управления»[181]. Скоропадский возражал: «Швеция в XVIII столетии находилась в состоянии еще большей «дикой неурядицы». Дикая неурядица падишахского управления, тогда в России существовавшая, не помешала провести бескровно реформы Александра II. Можно сомневаться в том, что удалось бы провести их бескровно при существовании в России конституции даже и на шведский образец»[182].

Мы намеренно соединили столь разные времена и столь разных деятелей — Пушкина, Скоропадского. В 1860-х годах среди врагов аристократической оппозиции был Герцен: когда отменяли крепостное состояние, аристократы, желавшие усиления своих прав за счет самодержавия, выглядели подозрительно и объективно мешали освобождению крестьян и другим реформам.

В целом, упрощенно говоря, оппозиция типа верховников, Паниных и т. п. вызывала опасения и революционеров, и реформистов — не желают ли аристократы свободы для себя за счет свободы для других... Правда, шведский опыт как будто обнадеживал: дворянские, аристократические, олигархические учреждения к XIX веку благополучно превратились в буржуазно-парламентарные, и все пошло «своим чередом». Однако в Швеции издавна были свободные крестьяне, и этим сказано очень много о разнице исторических путей двух стран.