Секретная папка СС

Старался во все горло музыкант, нащупав в песне ее грань, вероятно, это был куплет, подумал Фильчиган, второй молодой человек уделял более звучный характер этой части песни, подхватывая гитариста уже во второй раз его пения.

Хо-ой, да ты степной тума-ан, хо-ой!
Да батька атаман, да батька атаман…

Когда гитарист окончил песню, оказалось, что он сильно заикается. «Ни разу не приходилось видеть подобное», – удивился Фильчиган.

– А я вот первый день в отпуске, – сказал его напарник, сделав глоток, – представляешь, действительно серьезно отработал на работе, я на заводе работаю… и вот первый день по-настоящему заработанного отпуска. Не знаю, что делать буду… – мечтательно, словно с ноткой эйфории произнес молодой человек с бутылкой пива, он сделал очередной глоток. Первые попытки угадать смысл речи певца, видимо надоели ему и, поэтому он перешел на рассказ о себе. Что, впрочем, по дальнейшим действиям гитариста речь второго не очень шла по душе поющего, и он, вновь словно не слушая товарища, дернув по струнам, принялся распевать знакомую Фильчигану песню, которую ему пришлось слушать минуты две до этого. Фильчиган снова подивился ровному исполнению гитариста. Но попытки подпевания, точнее ор «аккомпаниатора», портили всю песню. Прерывистость песни доставляла американцу скорее раздражение, чем даже уныние.

– Я тоже работал то там, то там. Я сейчас хоть спокоен. Отработал до пяти и идешь спокойным, знаешь, как в песне?..

– На-а-чи-чи…

– Начинай? – уточнил второй.

– Да, – подтвердил гитарист и пару раз ударил по струнам.

Но его товарищ никак не мог вспомнить куплет песни, которой он хотел поделиться с ним. И гитарист, недолго думая, вновь вернулся к старому мотиву. Причем, как заметил Фильчиган, он так и не закончил первый куплет, оборванный собеседником с бутылкой.

Ой! Да конь мой вороно-ой. Ой! Да обрез стальной…
О-ой, да ты степной тума-ан, ой!
Да батька, да батька атаман, да батька атаман…

Следующую строчку они составляли скорее рев двух диплодоков, причем один из них, с бутылкой, был, вероятно, схож со звуком игуанодона, а голос гитариста скорей напоминал звучание мелодичного дождя с прерыванием раскатами грома, казалось, гитарист вносил в припевку все свое старание. Фильчигану это надоело, он отвернулся к водной глади. Но через пару минут оба голоса внезапно прекратили концерт. Вновь обратив внимание на двух «певцов», Фильчиган отметил наконец появление двух служителей порядка в серой форме. Их приближение было, видимо, незаметно из-за кустов деревьев, рассаженных вдоль холмистого возвышения над плито-асфальтной набережной. Милиционеры, выслушав обоих молодых людей, остановившись с наибольшим опросом взъерошенного гитариста, потом попросили разойтись их по разным сторонам.

Двое молодых людей, как только служители порядка от них отошли, в их артистичном союзе что-то произошло. Между ними словно пробежала некая невидимая грань, которая разделяет магнитные поля.

– Ну, ладно, я пошел, – сказал тот, что был трезвее, – мне еще до дома… поделать кое-что еще надо.

И тут же, дождавшись одобрительного едва заметного кивка второго, развернувшись, стал удаляться. Второй, глядя вслед удалявшемуся человеку, держа за гриф гитару, бросил взгляд, словно на его инструменте была порвана струна, не спеша начал движение в сторону центрального шумного проспекта.

Повернувшись вновь в сторону берегов острова, расположенного на расстоянии около четырех километров от него, северный ветерок сбил челку Фильчигана, так старательно уложенную, и много бы было притянуто взоров к тому, если бы социолог хотя бы ради шутки однажды приклеил маленькие усики, то, несомненно, выглядел бы как лидер нацистской Германии. Но, зная историю середины двадцатого века, к которой он относился категорично, делать этого не станет.

«Итак, – размышлял про себя Фильчиган, снова поправив рукой челку, развернувшись, упершись локтями в парапет, не замечая, что приобрел непринужденность, – как в одной легендарной песне группы «Смоки»:

Каждый сон как мечта,
Уносят меня.
Облаком на ветру,

Вверх унося… – вспомнил он слова из первого куплета. – Да, да, именно…

О, как мне быть?
О, как мне быть?
Мне это никак не объяснить,
Мне это никак не объяснить…»

Размышлял про себя Фильчиган. Взглянул на часы, было без четверти шесть вечера. «Ночи… ночи… узнать бы повосприимчивее эти белые архангельские ночи, быть может, это единственное, что я отсюда смогу увезти с собой, – воспоминания…»