Секунда до Эдема

– Возможно, есть что-то другое, что я могу сделать для вас?

– Да, ты можешь, – взорвался Винсент окончательно, – ты можешь пойти и кинуться под машину и никогда больше не докучать мне.

Удивительно, но ему полегчало. Наконец он попытался вернуться к тому месту, на котором остановился. Он напечатал одно слово. Только одно слово. В прихожей раздался звук открывающейся входной двери.

Внутри все похолодело. Не собирался же он в самом деле…

Винсент рванул с места, опрокинув стул и оставив сигарету тлеть в пепельнице. Энзо уже спускался вниз по лестнице, и Винсент одернул его за руку, резко развернув к себе.

– Ты что делаешь, мать твою?

– Я выполняю ваш приказ, – пугающе спокойно и невозмутимо ответил синтетик, – кинуться под машину и больше не докучать вам, – его глаза проследили проехавший мимо грузовик. – Если вы хотите, чтобы приказ был исполнен как можно скорее, то вам не следует задерживать меня.

– Я. Отменяю. Этот. Приказ. Понял? Синтетик коротко кивнул головой.

– Я понял.

Винсент облегченно выдохнул.

– Пошли в дом, – он отпустил его руку и запоздало понял, что так давно никого не касался, что кожа синтетика показалась ему тёплой и приятной.

В своей излюбленной манере Винсент мог бы назвать его тупой жестянкой или идиотом, воспринимающим все слишком буквально, но из них двоих идиотом был только он сам. Впрочем, на уколы совести не было времени. На днях ему подбросили одну французскую статейку, которую он должен был перевести к концу недели. В список дел входило придумать план следующей лекции, встретиться с финансистом одного из издательств, где уже публиковался, позвонить корректору из другого издательства и куча всего-всего прочего. Винсент делал это все ради себя, но в итоге как раз про себя он и забывал. Про себя, который не поверхностный и с приземленными нуждами, а про ту часть, что билась о ребра и ныла-ныла-ныла.

Сестра до сих пор звучала в голове сентенциозным тоном: «мне стыдно напоминать тебе в твои тридцать два, что людям нужны хоть какие-то отношения. Хотя погоди, это тебе должно быть стыдно».

Винсент думал об этом, бесцельно сидя на диване в гостиной. Его приятно обдувало из приоткрытого окна. Свежий весенний воздух очищал мысли или, по меньшей мере, придавал тяжелым думам оттенок легкости, а еще расслаблял ровно настолько, чтобы бессмысленное блуждание взгляда превратилось в блаженное расфокусированное созерцание, не задерживающееся на чём-либо слишком долго.

Рой пылинок в косом луче солнца летел к оконной щели, подгоняемый размеренными взмахами метелки. Энзо маячил перед ним, сосредоточенно орудуя пушистым свалявшимся на одной стороне чудовищем, и делал это так плавно, что можно было бы перепутать запрограммированную старательность с медлительностью ленивца. Невольная демонстрация взмывающих, словно колдующих рук и всплывающих пылинок из-под фиолетово-белых ворсинок заставили Винсента прикипеть взглядом к синтетику и одновременно с этим застыдиться.

Он готов был отдать должное мастерам. Они задумали эту внешность идеальной: не для обложки журнала, но такой, на чью оригинальную тривиальность будешь смотреть и гадать, для чего она подошла бы. Отголоски художественно-картинной простоты таились в ровном матовом цвете лица, прямом носу, обыкновенном разрезе глаз, ярко очерченных губах, смоли закрученных волнообразных волос. Монотонная одежда болталась на нем, и это было кощунственно, пускай даже если его тело лишь соединение механизмов и синтетических тканей. Тончайшее искусство биомеханики.

Вылившаяся в абсурдные мысли наблюдательность наслоилась поверх других паршивых признаков жизненного застоя, и однажды Винсент просто обнаружил себя необыкновенно рассеянным и отстраненным, просидевшим на одном месте без дела два часа сряду. Мимо проносились разные запахи: апельсиновое моющее средство, хлорка, аромат свеженарезанных овощей и томящейся на сковороде свинины. Мимо пронеслось и раздавшееся сквозь зубы шипение и грохот полетевшей с плиты посудины…

Только спустя долгие секунды Винсент понял. Опасливо и медленно, словно перед раскрытой пастью дикого зверя, он повернул голову на прижимающего к себе руку Энзо.

– Что это только что было?

Взгляд ясных глаз уставился прямо на Винсента в ответ.

– Я уронил сковородку, сэр.

Губы Винсента понятливо сложились в букву «О». На самом деле он ничего не понимал.

– И почему же ты уронил её?..

– Она обожгла меня.

На бледной руке, с тыльной стороны ладони и до ее ребра, расцветало покраснение, как нормальная реакция любого покрова на соприкосновение с чем-то очень горячим. Но дело было не в этом.

– Повтори.

Энзо выглядел как обычно, словно все это само собой разумеющееся.

– Я сказал, что она обожгла меня, сэр.

Во рту пересохло. Винсент нервно облизал губы. Он просидел в ступоре какое-то время, а потом вскочил со стула и подошел к синтетику, но уже не с такой уверенностью, с какой делал это раньше, словно шаг за шагом подступался к потенциальной угрозе.

– Что это значит?

– Это значит, что ожог нанес вред моим внешним тканям. Мне стало больно, и я выронил сковородку. Простите, сэр.