Селфи. Почему мы зациклены на себе и как это на нас влияет

Шаннин отправился готовить очередную партию сладостей, а я вернулся на кухню, где уже хозяйничал Беркли – серьезный двадцатишестилетний парень с аккуратной бородой и в клетчатой рубашке. Беркли помогал управлять хостелом. Первые серьезные деньги он заработал на виртуальной валюте Bitcoin, и я сделал вид, будто разбираюсь в этом. Мы обсуждали роль правительства и коллективные социально-ориентированные проекты, и очень скоро стало понятно, что он относится к ним с глубоким скепсисом. «Странно, когда люди говорят, что нужно что-то делать ради общего блага, – сказал он. – Хайтек-компании создали сервис, благодаря которому я могу доехать до любой точки в городе за пять долларов и поделить расходы с двумя попутчиками. Жить в Сан-Франциско было бы нереально без Uber и Lyft. А что делают городские власти? Штрафуют меня за то, что кто-то расписал мои окна граффити».

«Они оштрафовали тебя?» – удивился я. Понятно, что он был рассержен.

Беркли продолжал: «Бывает, кто-нибудь говорит: „Представьте себе такой эксперимент, если бы обязанности мэрии перешли к Google. Интересно, что бы из этого вышло?“»

Очевидно, Беркли считал это захватывающей идеей, поскольку технари мыслят совсем не так, как политики или чиновники. Я задал ему вопрос про грандиозные проекты эпохи «Великой компрессии» типа «Нового курса». Разве те благородные свершения творились не ради общего блага, которого можно было достичь только благодаря коллективной организации – участию государства?

«Некоторые люди могли бы сказать, что те идеи сработали не совсем так, как планировалось», – с улыбкой парировал он.

«В каком смысле?»

«Ну, например, в США проводилась так называемая борьба с бедностью, но бедность никуда не делась».

«Но ведь смысл был в том, чтобы гарантировать тем, кто находится в самом низу социально-экономической пирамиды, некий прожиточный минимум? Не обязательно иметь какую-то конечную цель, кроме задачи избавить их от нищеты».

«Однако и нищета осталась, в известной мере».

Казалось, он был органически неспособен воспринять мои слова, как будто существование бедности и нищеты само по себе доказывало тщетность любых альтруистических усилий по их преодолению. Пожалуй, человек с таким складом ума был бы весьма озадачен существованием, скажем, Национальной службы здравоохранения [94] или государственным финансированием искусств; он понимал только логику игры с ее безжалостным делением на победителей и проигравших. Мне стало интересно, какие у него политические взгляды. Айн Рэнд и идеология либертарианства, с которой ее часто ассоциируют, остаются непопулярны среди широких масс, возможно, из-за трудности позитивного восприятия таких названий, как «Добродетель эгоизма». Но до меня дошли слухи, будто она популярна среди стартапщиков, хотя вслух об этом говорить не принято. «Пожалуй, я близок к либертарианству, – начал он осторожно. – Хотя я и не разделяю какую-то определенную идеологию, но оно и правда, кажется…» Он запнулся на полуслове, но скоро переключился на тему стартапов как проявлений «креативности». Его логика была примерно такова: если в 1960-х и 1970-х людей призывали искать себя в самовыражении (пении, живописи, поэзии, моде и так далее), то их современные потомки ищут себя в бизнесе. «Предпринимательство и искусство. Где провести между ними черту? – вопрошал он. – Мы выражаем себя, делая что-то со своей жизнью. Я лично никудышный художник, но кое-что из того, что я делаю, требует артистизма». Это показалось мне захватывающей идеей. Для одного человека важнейшим личным проектом могло быть сочинение оперы, а для другого – основание собственной компании. Я знал, кто еще оценил бы логику Беркли.

«Ты когда-нибудь читал Айн Рэнд?» – спросил я.

«Только „Атлант расправил плечи“», – ответил он, едва заметно пожав плечами [95].

«Просто ты говорил о бизнесе как о творческом акте, и ей бы эти слова наверняка понравились».

«Интересно, – сказал он. – Я об этом раньше не думал. Мне многое понравилось в „Атланте“».

«Я слышал, она очень популярна среди технарей», – сказал я. Он помолчал. «Даже не знаю». Затем он повернулся к длинноволосому мужчине, который недавно пришел на кухню и теперь готовил брокколи: «Ты как думаешь, Крис?»

«Есть мнение, что ее книги восхваляют меритократию, и сообществу технарей это очень нравится, – заметил тот, задвигая противень в духовку. – Мне понравилась эта ее книга, но она странная, и многие люди подумают о тебе не бог весть что, как только ты признаешься в этом».

Беркли объяснил, что раньше он был более либерален, но, поработав за рубежом, осознал, что его тянет вправо. «Когда я был еще подростком, мне рассказали, что в Латинской Америке есть злой диктатор, пришедший к власти при поддержке США, и поэтому нас там все ненавидят, – сказал он. – Но я побывал там, и оказывается, что местные вовсе не ненавидят США, а многие из них высказываются в том духе, что „ну да, диктатор был не очень, но теперь у нас хотя бы что-то есть“».

«И кто же был тот диктатор?» – спросил я.

«Пиночет».