Сельский врач

— Наоборот! Наступит такое время. Наша наука саженными шагами идет вперед. Когда-то даже великий Пирогов, боялся, например, вскрывать брюшную полость, а сейчас в любой сельской больнице вскрывают и не страшатся за судьбу человека. А представь себе, что будет через пятьдесят, через сто лет: люди забудут о многих болезнях, которые еще уносят миллионы молодых жизней. Будут ликвидированы инфекции, врачи найдут способы лечения всех заболеваний сердца, нервной системы, овладеют методикой пересадки тканей и целых органов. Пересадка станет такой же обыденной вещью, как переливание крови. Возможности медицины беспредельны. Представь себе Федоровку в 1999 году… Работает здесь молодой врач-хирург…

— И ходит он зимним вечером по улице с учительницей, — вставила Татьяна.

— Вполне возможно, ходит вечером с учительницей, шепчет ей что-то… — Василий обнял Татьяну, но та, смеясь, выскользнула из его объятий.

— Однако твой хирург 1999 года не отличается скромностью…

— Но он будет отличаться другим: знаниями! Случись, предположим, в поле на уборочной авария с атомным вертолетом-зерновозом, пилот ранен тяжело, а по-нашему просто убит. У врача в кабинете зажигается красная лампочка — несчастный случай! Врач включает телевизор и видит, где и что произошло. Через минуту-другую пострадавший уже в операционной. Операционная Федоровской больницы — это уже не наша комнатка с допотопным операционным столом, нет, это — целая медико-физическая лаборатория. Здесь искусственные легкие, искусственное сердце. Врач-хирург настраивает аппаратуру, следит за показаниями приборов, а вместо него работает автомат-хирург…

— А что же остается на долю человека-хирурга?

— Руководить автоматом, давать задания. Человеку работы хватит. Мне иногда думается: люди забудут о войнах, наступит великий мир на земле, и только у врача никогда не будет примирения с болезнью.

Татьяна остановилась, пристально взглянула на Василия.

— Никогда не будет примирения, — тихо повторила она. — Это очень хорошо сказано. Но не только у врача, у педагога тоже не будет примирения с неученостью, и даже когда наступит тот великий мир, все-таки нужно учить малышей и письму, и чтению…

— Да, да, Танечка, видишь, как сходны наши профессии, — с радостью подтвердил Василий.

2

Новогодний концерт в разгаре. Зал сельского клуба не мог вместить всех зрителей, и они толпились в раскрытых дверях, самые предприимчивые и непритязательные расселись прямо на полу перед сценой, и, задрав головы, увлеченно следили за игрой артистов. Каждого исполнителя федоровцы награждали взрывом аплодисментов и одобрительными возгласами.

Грушко и Тобольцев, по-праздничному разодетые, сидели с женами во втором ряду. Тобольцев с горделивой улыбкой поглядывал на соседа и порою вполголоса замечал:

— Хоть недешево обошелся мне этот концерт, но молодцы! Настоящие артисты!

Лукаво посмеиваясь, Грушко соглашался:

— Да, да, молодцы, только, видишь, клуб маловат.

— Чувствую, куда клонишь. На дворец подбиваешь.

— А что? Пора бы уже подумать о колхозном Дворце культуры, или силенок не хватит?

— Силенок хватит, — храбрился сейчас Тобольцев, чувствуя себя именинником. Добрая, чуть горделивая улыбка не угасала на его лице даже тогда, как вышли на сцену четыре доярки, нарядные, в широких ситцевых сарафанах, и лихо исполнили частушки на местные темы. Не забыли они продернуть и председателя колхоза.

Зал отвечал на острые слова частушек дружным смехом.

— Вот озорницы, — смеялся Тобольцев, толкая локтем соседа.

— Промывают твои косточки.

— Погоди, и до твоих доберутся, — весело откликнулся Тобольцев.

Словом, настроение у него было приподнятое, праздничное, и вдруг он недовольно сдвинул широкие с проседью брови, сердито нахмурился, увидев на сцене Татьяну, доктора и Антонова. Он смутно разбирал, о чем они говорили, но даже само появление их на сцене втроем показалось ему оскорбительным.

«Да что они, с ума спятили… На посмешище вышли… И без того все люди знают…» — с гневом думал Тобольцев. Если в зале вспыхивал смех, ему чудилось, будто смеются над ним, отцом Татьяны, над Антоновым, который говорил на сцене о любви Тане, а Таня, увлеченная доктором, дерзила Антонову…

— Как в настоящем театре, — восхищался Грушко, не замечая перемены настроения соседа.

«Как в жизни», — хотел было ответить Тобольцев. Ему казалось, что все обращают на него внимание и ехидно хихикают…

— Ты посмотри, Таня-то, Таня с Василием Сергеевичем, — смеясь, говорил ему Грушко.

Тобольцев промолчал. Задыхаясь от негодования, он смотрел на сцену слепыми глазами и совсем не обращал внимания на содержание водевиля. Он покосился на жену. Варвара Платоновна до слез хохотала.

«Смеешься, мать? Смейся, смейся, как бы потом не пришлось плакать», — пронеслось в голове Тобольцева.

Во время небольшого перерыва, ни к кому не обращаясь, он сказал:

— Что-то голова разболелась, выйду на свежий воздух.

— Сейчас начнется, — попробовал удержать его Грушко.

Тобольцев демонстративно встал и направился к выходу.

Концерт продолжался своим чередом. Подходил к концу водевиль.