Сельский врач

— Ждем массовый окот овец. Эх, наступают деньки, — но не жалоба на эти «деньки», а радость слышалась в голосе Тобольцева.

— Похоже, буранчик собирается, — без всякой связи молвил Борис Михайлович, чтобы как-то поддержать разговор и отвлечь собеседника от скучных дел.

— Верно, похоже, Борис Михайлович, барометр падает. Как там наши артисты, — забеспокоился Тобольцев. Он вызвал по телефону зареченский Дом культуры. — Зиновий Макарович? Да, да, я, Тобольцев. Как там наши артисты? Приехали? Ну спасибо, обрадовал! Никто не обморозился? Отлично. До свиданья. Желаю удачи. — Он положил трубку и с облегчением сказал: — Доехали благополучно. Ну, посмешит ваш доктор зареченскую публику.

— Да, да, посмешит, — угрюмо подтвердил Борис Михайлович.

— Между прочим, я сперва здорово-таки на вашего доктора косился, а нынче подумал, подумал, да шут с ними.

— Вы имеете в виду ухаживания доктора за Татьяной Семеновной?

— Вот именно. Дружат, что поделаешь.

— Да, конечно, дружба — дело хорошее. Только сами знаете, Семен Яковлевич, не вечна она, как и все на земле.

— Я вас не понимаю.

— А что тут понимать, все ясно: Донцову скучно в деревенской глуши, вот и ищет утешение. Известное дело, городская невеста далеко — не каждый раз поедешь к ней, — говоря это, Борис Михайлович в щелочки глаз, как в замочную скважину, наблюдал за Тобольцевым.

Тот сразу помрачнел, глаза его потемнели, широкие брови сурово сдвинулись над переносьем. Он забарабанил пальцами по столу. Слова Лапина внесли в сердце Тобольцева тревогу, смятение.

— Борис Михайлович, мы люди свои, знаете мое отношение к вам, вы мне начистоту расскажите о Донцове.

— Что вы, что вы, Семен Яковлевич, — замахал руками Лапин. — Терпеть не могу сплетен.

— Не в сплетнях дело, правду хочу знать, чтобы оградить дочь от неприятностей.

Не жалея красок, Борис Михайлович без труда убедил собеседника, что Донцов только о том и думает, как бы обмануть умницу Татьяну Семеновну, что есть у него в городе невеста, к которой он отправился в гости и, быть может, навсегда.

5

Концерт самодеятельности кончился часам к двенадцати ночи. Возвращаться домой в такую пору было рискованно (на улице чуть буранило), и федоровцы решили заночевать в райцентре. Хотя они уступили первое место целинному совхозу, но у всех настроение было приподнятым, потому что выступили на районной сцене вполне прилично и заработали добрую дюжину похвальных грамот.

Шумной гурьбой федоровцы ввалились в гостиницу, но мест для всех не хватило. Было решено устроить девушек по комнатам, а мужчинам расположиться по походному, кто как сумеет.

— Я, пожалуй, заночую в больнице, она здесь рядом, — сказал Василий Татьяне.

— С тайной мыслью ночью поработать в операционной?

— Ты очень догадлива. Завтра утром я приду к тебе.

— Только не очень рано.

Утром Василий и Татьяна отправились по магазинам. Ей было нужно кое-что купить и для себя и для школы.

Проходя мимо загса, Василий остановил Татьяну и лукаво спросил:

— Может, сюда зайдем?

Она смущенно улыбнулась, схватила его за руку и утащила прочь.

— Был удобный момент. Сегодня приехали бы и сразу к тебе домой: так и так, дорогие родители, просим благословить и поздравить, закон соблюли… Представляю, что было бы с широкими бровями Семена Яковлевича… — смеясь говорил Василий.

— Представь себе, ничего не было бы, — с неожиданной серьезностью заявила Татьяна.

— Ты уверена?

— Да, я могу сказать больше… Впрочем нет…

— Танюша, не терзай, скажи.

— Как только купим все, что нужно, тогда скажу.

— В таком случае, я готов подарить тебе все зареченские магазины с движимым и недвижимым имуществом.

Они смеялись, шутили, подтрунивали друг над другом, чувствуя себя по-настоящему счастливыми. Татьяне было приятно ходить с ним по магазинам, спрашивать совета, возражать.

— Танюша, видишь?

— Что?

— Детское приданое, — пеленочки, распашоночки…

Татьяна покраснела от неловкости и дернула его за руку. Ей казалось, что все покупатели обращают на них внимание, а продавщица, полная, румяная женщина в синем халате, как-то странно улыбнулась.

— Ты невыносимый, — упрекнула его на улице Татьяна, — разве можно об этом говорить в магазине при людях…

— А почему нельзя? Можно, — хохотал он.

— Тебе смешно? Наверное, все врачи такие: нет у них скромности и стеснения.

— Танюша, отныне я воплощение скромности и стеснения, только скажи, что обещала.

— Нет, нет, ты наказан за плохое поведение в магазине.

— Танюша, у тебя вместо сердца льдинка!

— А у тебя? Доктор, называется, а не чувствует, что человек проголодался.

Они вошли в чайную и заняли столик. Василий хотел было принести завтрак, но она остановила его:

— Это не мужское дело.

— В таком случае я займусь мужским делом.

Пока Татьяна стояла у раздаточного окна, Василий успел купить в буфете бутылку портвейна.

— А ты, оказывается, догадливый, — поощрительно улыбнулась она, ставя на стол тарелки со снедью. — За это я могу сказать тебе, что обещала. — Татьяна осмотрелась по сторонам, точно хотела убедиться, не подслушивают ли их, потом доверительно шепотом промолвила: — Теперь ты можешь заходить к нам домой, отец не будет сердиться…