Сельский врач

— И у нас однажды на фронте раненый замерз, и ранение было легкое, — вставила Клавдия Николаевна.

— Говорят, если человек замерзает, хорошие сны видит, — сказала Юлия Галкина.

— Да перестаньте вы, перестаньте! — прогудел Корней Лукич. — Завели разговоры. Ничего с Василием Сергеевичем не случится. Буран затихнет и явится он жив-здоров.

Фельдшер бодрился, а на сердце у него было тоскливо. Он понимал, что о спасении больного теперь и речи быть не может, хотя дежурная сестра точно выполняет назначения Бориса Михайловича. Сельская медицина оказалась бессильной — не хватает спасительных рук хирурга.

Притихшие сестры в скорбном молчании сидели за столом Донцова, как над покойником. Корней Лукич опять ушел в стационар к больному, чтобы теперь не лекарством, а добрым словом участия помочь ему в последние минуты.

— А Борис Михайлович все кричит: «Я, я», а вот не оказалось Василия Сергеевича, и погибает человек, — проговорила неожиданно Луговская. Эти слова будто вывели Нину Суханову из состояния оцепенения. «Да, да, Клавдия Николаевна права, — подумалось ей. — Борис Михайлович действительно хвалится много, а сам-то ничего не может сделать, укутался шарфом, и был таков, а Донцов не отошел бы от больного, как не отходил когда-то от Коли Брагина, от Кузнецова, от всех тех, к чьим телам прикасался его умный нож»…

Синели стекла окон. По-прежнему бесился ветер, навевая печаль своим заунывным воем.

В амбулатории вспыхнул свет, и стекла сразу стали маслянисто-черными.

Наступил вечер.

Клавдия Николаевна забыла, что ей нужно готовиться к операции. Какая там операция! Уж если днем Василий Сергеевич не приехал, то в темноте и подавно не найти дороги…

И вдруг распахнулась дверь, и в амбулаторию вошел кто-то высокий в широченном черном тулупе.

— Василий Сергеевич! — не своим голосом закричала Юлия Галкина, бросившись к нему. Вслед за Юлией Галкиной доктора окружили Клавдия Николаевна, акушерка, аптекарша. Перебивая друг дружку, они приветствовали его, пожимали руку, а потом, смеясь и толкаясь, начали стаскивать с него тулуп и пальто.

— Ох, Василий Сергеевич, как хорошо, что вы приехали! Мы очень, очень ждали вас! — громче всех кричала Юлия Галкина.

— Василий Сергеевич, хотите чаю?

— Может, спиртику с холода? — спрашивали женщины.

«Наверное, Бориса Михайловича так не встречали б», — подумала Нина Суханова и подошла к Донцову. Протянув руку, она сказала:

— Мы рады вашему возвращению.

— Спасибо, спасибо, товарищи, — растроганно благодарил Василий, чувствуя себя так, словно после долгой и вынужденной разлуки вернулся, наконец, в родную семью к близким и дорогим сердцу людям…

Вбежал Корней Лукич, и бас его заглушил сразу все голоса.

— Василий Сергеевич! Здравствуйте, долгожданный путешественник!

— Доброго здоровья, Корней Лукич. Как больной?

Старый фельдшер потупил глаза и обреченно молвил:

— Худо, очень худо, кажется, опоздали вы…

— Опоздал? — дрогнувшим голосом переспросил Василий и отчужденным взором обвел притихших женщин, как будто осуждал их за радость, которую проявили они при встрече, а радоваться-то, оказывается, нечему: больной плох…

— Халат, — потребовал он.

…Дежурство нынче было на редкость беспокойным. Порядком уставшая Вера Богатырева спешила по коридору к старшей сестре за морфием, и вдруг остолбенела от неожиданности, увидев перед собой Мишу Кузнецова. Не привидение ли? Он стоял в расстегнутом полушубке, пропахший бензином и машинным маслом.

— Миша? — удивленно прошептала она, не решаясь двинуться с места.

— Здравствуйте, Верочка, — с радостной и немного смущенной улыбкой проговорил он, подходя к ней.

— Как же вы?

— На тракторе. Василия Сергеевича привез. — Он взял ее белую, маленькую руку и бережно, будто боясь раздавить, пожал.

— И сегодня уедете?

— Нет, подожду, когда утихнет.

«Ой, правильно, ой, хорошо!» — чуть было не вырвалось у Веры. Вот и снова увидела Мишу, теперь уже не письма, а он сам, живой перед ней… Она тоже часто писала ему, но разве в письмах обо всем расскажешь… Иногда по вечерам он звонил в больницу, однажды по пути заезжал поздней осенью.

Дверь приемной отворилась. Оттуда вышел Василий Сергеевич. Даже не заметив сестру, он шел быстро, о чем-то разговаривая с Корнеем Лукичом. Вера тоже побежала вслед за доктором, у двери стационара остановилась, взглянула на Кузнецова, виновато улыбнулась, дескать, что поделаешь, я дежурная сестра и должна спешить туда…

4

В одиночной палате-изоляторе лежал знакомый Василию колхозник Клыков — брат Константина Ивановича. Лицо его, заросшее рыжеватой щетиной, было мертвенно-бледным и страдальчески перекошенным, черты заострились, губы посинели, а глаза, ввалившиеся и полные страха, смотрели так, словно требовали: скорее режьте, спасайте.

«Глаза просят операции», — вспомнились Василию слова профессора. «Неужели опоздал, неужели все кончено», — с тревогой думал Василий, внимательно осматривая больного. Осмотр оказался малоутешительным. Пульс у Клыкова был частый и слабый, кисти рук бескровные и холодные, язык сухой и серый, живот тверд и вздут.