Сельский врач

Теперь нужно было заручиться поддержкой райкома, потому что дело могло принять самый серьезный оборот, и Шульга должен быть поставлен в известность. Как на беду, секретаря райкома на месте не оказалось: тот уехал по колхозам.

Требовательно затрещал телефон. Моргун сорвал трубку и услышал голос Шубина. Филипп Маркович подтвердил получение выписки из приказа и сказал, что его крайне удивляет поспешное решение облздрава.

— Врача Донцова откомандировывать из Федоровки не намерен! — с упрямой решительностью заявил он.

Несколько мгновений телефонная трубка молчала, в ней только слышалось легкое потрескивание да еле различимая песня: «Не брани меня, родная, что я так его люблю». А потом, видимо, осмыслив заявление районного главврача, Шубин пришел в себя, и трубка наполнилась его сердитым, угрожающим голосом:

— Товарищ Моргун, вам надоело служить в Заречном?

— «Служить бы рад, прислуживаться тошно!» — без всякой связи выпалил Моргун.

— Ваше поведение нетерпимо, ему нет оправдания. Приказ есть приказ, вы обязаны его выполнить.

— Согласен объяснить свое поведение где угодно, — с бесстрашием ответил он. — Донцов пока останется работать в Федоровке!

— Посмотрим! — с угрозой крикнул Шубин.

В трубке что-то щелкнуло. Шубин прервал разговор.

— Ну, что ж, посмотрим, — сказал в немую трубку Филипп Маркович и вскоре отправился в Федоровку.

Санитарная машина основательно-таки засела в знаменитой Прокуроновской балке, прозванной шоферами-выдумщиками «проскочил — доехал». Действительно, если бы выбраться из этой проклятой балки — до Федоровки рукой подать, не больше десяти километров, и дорога дальше нормальная: без снежных заносов.

Шофер с лопатой в руках бестолково топтался вокруг машины, боясь попадаться на глаза рассерженному начальнику.

Моргун был по-настоящему сердит.

Нетерпеливо поглядывая на часы, он допекал водителя, припоминая ему все случаи, когда они примерно так же «кукарекали» в какой-нибудь ложбине или сугробе.

Ездить им доводилось много, а значит, случаев было хоть отбавляй. Филиппу Марковичу хотелось поскорей попасть в Федоровку, чтобы перед началом партийного собрания кое с кем встретиться, поговорить, кое-что выяснить.

— Ну что, пешком идти? — зло спрашивал он.

— Подождите, Филипп Маркович, может, попутка подвернется или трактор выплывет, — виновато отвечал водитель.

— А как же, жди, «выплывет», — ворчал Моргун, а сам оглядывал горизонт, надеясь увидеть помощь.

— Я говорю, куда смотрят конструкторы санитарных машин, совсем не берут во внимание наши условия и наши требования к санитарному транспорту, ну сделали бы обе ведущими, так нет же, на асфальт рассчитывают, — поругивал шофер автомобилестроителей. — Это хорошо, что у нас нет больного, а вдруг оказался бы срочный…

«Есть больной и даже очень срочный», — про себя ответил ему Филипп Маркович. Срочным больным он считал Донцова. Моргун позвонил перед отъездом в Федоровку, разговаривал по телефону с Тобольцевым.

Сообщив о нынешнем партийном собрании, Тобольцев не без основания намекнул, что собрание скажет свое слово о докторе Донцове и, по всей вероятности, исключит его из кандидатов…

«Вполне возможно… С работы уволили, из партии исключат, а потом попробуй восстанови свою репутацию. Сколько трудов, сколько нервов придется потратить. А вдруг Донцов махнет на все рукой и покатится по наклонной — пропал хороший хирург», — огорченно раздумывал Моргун.

Он всем сердцем рвался в Федоровку, чтобы помочь молодому врачу, и вот засел с машиной в этой проклятой балке «проскочишь — доедешь». Не проскочил, не доехал.

— Не знаю, чья молитва дошла до бога, а только вон трактор показался, — весело сообщил водитель.

В предвечерней полумгле на горизонте показалась темная точка. Она так медленно росла, что Моргуну хотелось побежать навстречу и подтолкнуть спасительный трактор.

«Скорей, скорей», — взглядом просил он.

2

Ване Кудряшеву не сиделось на месте. Он слишком долго пролежал в гипсе и теперь, осторожно ступая да весело поглядывая по сторонам, мальчик обходил все палаты, заглянул в ординаторскую, даже в операционную, и сияющие глазенки его как бы говорили: «Смотрите, смотрите, я хожу, а скоро буду бегать, я и сейчас могу побежать, но Василий Сергеевич не велит…».

Василий украдкой следил за Ваней и радовался его успехам. Он, сельский врач, все-таки переделал «богово творение» и чувствовал себя сейчас самым сильным, самым счастливым человеком на земле…

Счастье… Как часто люди говорят о нем, ждут его, борются за него, а счастье врача вот оно: голубоглазый здоровый мальчик…

— Взгляни, он ходит, — радостно прошептал Василий подошедшему Лапину.

— Ты не забыл? Сегодня партийное собрание, — грубовато сказал Борис Михайлович.

Откровенно говоря, на какое-то время Василий забыл о собрании, он был слишком счастлив, чтобы думать о тех жестоких минутах, когда его будут судить. Да, да, судить… Лапин будто солью посыпал растревоженную жгучую рану сердца.

Счастье и горе… Василию показалось невероятным это соседство, но он видел их, счастье и горе, почти неразлучными.