Сельский врач

— Да разве не видно, куда метит наш доктор! Эх, Дмитрий Дмитриевич, добрый вы человек. Донцов не щадит вас, а вы… — Лапин воровато огляделся по сторонам и тоном заговорщика тихо продолжил: — Да если хотите знать, рыльце-то у нашего доктора в пушку. Водятся за ним кое-какие темные делишки, ой, водятся, Дмитрий Дмитриевич. Я, конечно, всякие сплетни терпеть не могу, но вам было бы интересно кое-что узнать о Донцове. К продавщице Машеньке он похаживает, и если бы узнала об этом Татьяна Семеновна… Понимаете, Дмитрий Дмитриевич…

Антонов неопределенно кивнул головой.

2

Обычно в конце августа вечера здесь бывают холодными. Все чаще и чаще тяжелой свинцовостью туч хмурится небо, по-разбойничьи налетают с бескрайних степей Казахстана порывистые студеные ветры, и порою кажется: вот-вот хлопьями повалит густой непроглядный снег. Но вдруг опять засияет горячее степное солнце, и — снова лето, снова дышит зноем голубая высь. Вот и нынче. День выдался жаркий, и вечер был теплый, безветренный, даже на берегу речки воздух казался теплым, как парное молоко.

Минут за тридцать до назначенного времени Василий пришел на берег. Перед ним серебристо поблескивала неширокая речная заводь. У берега, на воде, доверчиво распластались круглые листья кувшинок и кое-где между ними желтели красивые маковки. В бездонной глубине величественно проплывали отраженные облака и ослепительно ярко голубело небо. Вокруг стояла густая, неподвижная тишина, но если прислушаться, можно было расслышать осторожный шорох листвы да какие-то едва уловимые всплески на воде.

Воздух был пропитан запахами разнотравья.

Василий посматривал в сторону села: в назначенный час по знакомой тропинке должна была прийти сюда, на берег, Татьяна. Она всегда отличалась точностью, а сейчас почему-то опаздывала.

«Неужели задержал отец», — с досадой подумал он, и вдруг увидел ее.

— Таня! — он схватил теплые девичьи руки. — Как долго я ждал тебя.

— А я сидела за семью замками, за девятью железными дверями в темной башне отцовского замка, но раздвинулись передо мною стены твердокаменные, упали замки кованые, отворились двери железные, и вот я, как видишь, стою перед тобой, — смеясь, говорила Татьяна.

— Ты сегодня хорошо настроена.

— Конечно! Отец хотел запереть меня в чулане, а там скребутся мыши, а я страх как боюсь мышей. Но чтобы не терпеть страха, убежала к тебе вопреки воле родительской. Думаю, подвигу моему ты воздашь должное?

Она пошучивала, она вообще с иронией рассказывала о суровых запретах отца и совсем не обращала на них внимания.

А Василию, наоборот, была неприятна одна только мысль, что отец Татьяны противник их встреч. Ему хотелось подружиться с Тобольцевым и быть желанным гостем в их доме.

Солнце уже клонилось к закату. Розоватыми чешуйками подернулась речка. У берегов клубился молочно-белый, с багряными прожилками, туман.

Где-то в стороне шлепнулась на воду стайка диких уток.

Из-за горизонта осторожно, как бы пробуя небесную дорогу, выкатилась огромная медно-красная луна. С каждой минутой светлея, она уменьшалась, точно все выше и дальше уплывала в темное пространство, густо вышитое крохотными светлячками звезд. Все кругом теперь было залито холодным серебряным светом, и река казалась раскроенной надвое зыбкой лунной дорожкой.

— Как твой Кузнецов? — поинтересовалась Татьяна.

— Идет на поправку.

— И дорога ему теперь не мешает?

— Ты уже знаешь о дороге?

— К сожалению, — вздохнула Татьяна. Немного помолчав, она с мольбой продолжала: — Слушай, Василий, все-таки неудобно, я от стыда сгореть готова. На днях вы с Антоновым подняли такой крик в сельсовете, что теперь ползут слухи, будто Антонов и доктор не могут поделить председательскую дочку… Понимаешь?

— Нет, не понимаю, кому охота говорить такие пошлости.

— Находятся люди… А ведь я учительница…

— А что остается мне? С председателем колхоза повысить голоса не смей, на собрании не тронь его, потому что люди подумают — из-за дочери нападаю. С сельского председателя не потребуй, опять же люди подумают по-своему, будто из-за учительницы шум поднимаю. Значит, остается одно: смириться, махнуть на все рукой и ждать, когда Антонов с Тобольцевым сами пожалуют в больницу и полюбопытствуют: «Все ли у тебя, доктор, в порядке, все ли есть для нормальной работы…»

— Не об этом я, — тихо возразила Татьяна. — Можно по-хорошему.

— А если они «по-хорошему» не понимают, если Антонов думает, что требования врача бессмысленны, если Тобольцев считает, что врач напрасно придирается к дояркам, которые в спешке порой не моют руки перед дойкой. Выходит, нужно извиниться перед начальством и уйти?

— Но Борис Михайлович умеет без шума, без крика…

— Борис Михайлович, — криво усмехнулся Василий. — Да Борису Михайловичу все равно. Для него самое главное, чтобы в больнице было чисто, чтобы не нарушались инструкции. А я так не могу! Если ты врач, значит, и поступай по-врачебному, иначе откажись от диплома.