Сельский врач

— Ну, почему же ты молчишь, Таня? Я прав? Ты не любишь его? Хочешь, Таня, мы пойдем завтра и распишемся. Ты перейдешь в мой дом или я перейду к тебе. Я не могу отдать тебя другому, слышишь, Таня, не могу и никогда не отдам. Я люблю тебя, Таня, давно, давно люблю…

Где-то рядом залилась гармошка «страданием», и тонкий девичий голос затянул частушку:

Ой, подружка дорогая,
Кто печаль мою поймет,
Ко мне милый председатель
На свиданье не идет.

Другой девичий голос ответил:

Ой, подружка дорогая,
Звонче пой страдания,
Вдруг услышит председатель,
Придет на свидание.

И третий голос — протяжный, высокий — советовал:

Вы, подружки,
Позовите,
Где ты, милый,
Где ты, Митя?

— Слышишь, Дмитрий, о тебе поют все федоровские девушки, — весело проговорила Тобольцева.

— Не все, — тяжко вздохнул Антонов.

И вспомнилось, как танцуя на выпускном вечере, Антонов тихо шепнул ей на ухо: «Давай удерем на полчасика». Таня расхохоталась и смехом своим смутила Дмитрия. «Ничего нет смешного», — обидчиво пробормотал юноша.

Она смеялась потому, что у самой на языке была именно эта фраза: «Давай удерем на полчасика». И они удрали на берег реки. Там он впервые поцеловал ее…

Осенью Антонов ушел в армию, а Таня поступила в институт. Они много и часто писали друг другу. Однажды, не подозревая ничего дурного, Таня написала ему о том, как хорошо и весело проходят у них институтские вечера, что она участвует в самодеятельности и с одним очень культурным и красивым студентом исполняет дуэты из оперетт. «Нас буквально не отпускают со сцены и столько бывает аплодисментов, что ушам больно. Игорь часто заходит к нам в общежитие, и наши девчата болтают, будто мы с ним рождены друг для друга. Игорь очень музыкальный и хороший парень. Мы ходим с ним на спевки в театр музкомедии», — откровенно писала Таня. Ответ на это письмо прибыл чуть ли не через месяц, хотя письма шли не больше трех дней. Антонов писал, что он терпеть не может оперетт, что он желает ей, Тане, счастья, что серая шинель его не может соперничать с элегантным макинтошем Игоря. Таня была оскорблена этим глупым письмом. Он, Дмитрий, не верит ей? Недели две она трудилась над ответным посланием, но письмо возвратилось назад с припиской: «Адресат выбыл». Таня тогда подумала, что Дмитрий специально не стал получать ее письмо. Месяца через три Антонов прислал в конверте ее фотографию, и на маленьком клочке бумаги, вырванном из блокнота, было написано: «Извини, я должен возвратить эту карточку. Мне часто приходится бывать на учениях. Форсируем водные преграды, пробираемся сквозь дремучие леса. Боюсь, как бы не подмокла она или не разорвалась о лесные сучья», — и подпись.

Таня поплакала тайком и решила: чему быть, того не миновать — Дмитрий навсегда ушел из ее жизни…

Были у Тобольцевой в институте увлечения, ухаживали за ней, признавались в любви, один вдовец, преподаватель с кафедры литературы, даже предлагал ей руку и сердце с удобной городской квартирой. Но она уехала к себе домой, в Федоровку.

Прослужив положенное время, Антонов остался в армии сверхсрочником. В отпуск он приезжал в те месяцы, когда Таня была в институте. И вдруг он снова появился дома и сказал Тане, что любит по-прежнему и жить без нее не может.

Татьяна растерялась, не зная, что делать. Она до сих пор не могла простить Дмитрию оскорбительных писем, возврата фотографии, не могла простить ему самого главного — недоверия. Но сердце все-таки невольно тянулось к Антонову.

Дмитрий не отступал. Каждый вечер он приходил к ней в дом и был исключительно внимателен и нежен. Став председателем сельского Совета, он изо всех сил старался помочь школе, чем только мог. Когда Татьяна порой напоминала о письмах, он, досадуя, говорил:

— Прости, Танюша, погорячился. Понимаешь, люблю я тебя, очень, очень люблю и потому не мог спокойно читать об Игоре, хотя он, видать, порядочный парень.

Скрипнула калитка, и тут же послышался возбужденно-радостный голос Тобольцева:

— Что остановились? Ужинать заходите. Ужин у нас сегодня особенный.

— Что-нибудь случилось? — насторожилась Татьяна.

— Случилось, доченька. А ну-ка, Дмитрий, — обратился он к Антонову, — скажи ей, что мы первыми рассчитались с государством. Только что по радио говорили об этом из Москвы.

— Ой, папа, у тебя налицо признаки славолюбия, — рассмеялась она.

— Добрая слава красит человека, — серьезно ответил Тобольцев. — Заходите в дом, — пригласил он.

Татьяна подхватила Антонова под руку и, смеясь, потащила в избу.

«Вот так-то оно лучше», — одобрительно подумал Тобольцев.

4