Сельский врач

В учительской было так тихо, что отчетливо слышалось равнодушное тиканье стенных часов. За окном взвизгнул ветер, хлестнув по стеклам сыпучим снегом.

Василий чиркнул спичкой и задымил папиросой. Он враждебно покосился на Жанну Мазур — ее голос был теперь каким-то будничным, даже неприятным. Она только что увлекала напевным рассказом о первой весне и вдруг так грубо заговорила о какой-то сельской скуке…

— Да, конечно, живем невесело, — тихо молвила учительница младших классов, зябко кутаясь в пуховый платок.

— Ну что ж, давайте повоем вместе — тоска, скука, деревенская глушь, — сквозь зубы процедил Василий и обратился к математику. — Начинайте, Виктор Максимович.

— С точки зрения математики ничего веселого в нашей жизни нет, но слезы проливать, извините, глупо.

— Вообще, Жанна, ты сегодня какая-то невменяемая, — упрекнула Тобольцева. — Подумаешь, тоска. Да стыдно говорить о ней. Я, например, всю жизнь прожила в деревне — здесь родилась, здесь выросла и не жалуюсь.

— Ты привыкла, это твоя стихия.

— Жанна Сидоровна делит людей на две категории — на деревенских медведей и городских пуделей. Да, господа сельские интеллигенты, скучно живем — ни людям, ни себе. На танцы ходить стесняемся, в клубе сидим, как мумии, боимся улыбнуться, чтобы о нас плохо не подумали. А ведь в том же клубе можно и посмеяться и людей повеселить — и провести читательскую конференцию, и концерт устроить, и лекцию подготовить, и вечер вопросов и ответов. Между прочим, мы привыкли, чтобы артисты к нам приезжали, чтобы лекторов доставляли из Академии Наук СССР. А что мы делаем сами, мы — сельская интеллигенция? Людей лечим, детишек учим, но ведь за это нам платят деньги, а наше общественное лицо — где оно, это лицо? — строго спрашивал Василий.

Жанна Мазур вскочила с дивана. В глазах ее поблескивали гневные искорки.

— Благодарим, товарищ доктор, за урок политграмоты, — едко сказала она. — Не у всех, однако, такое народническое настроение, как у вас.

— Постой, Жанна, а при чем же тут народническое настроение? — вмешалась Тобольцева. — Между прочим, Василий Сергеевич хорошо, очень правильно говорит…

— Еще бы! Ты готова слушать каждое слово доктора, как божье откровение, — усмехнулась Жанна Мазур.

— Ну, знаешь, это глупо, — разозлилась Татьяна и захлопнула крышку радиолы.

В учительской воцарилось неловкое молчание. Каждый чувствовал себя чуточку виноватым в том, что произошло.

— Итак, подведем итог: начали за здравие, а кончили за упокой, — нарушил тишину математик. — Да ну вас ко всем чертям, товарищи! А если сказать откровенно, то в словах доктора можно уловить рациональное зерно. В самом деле, как-то оторванно мы живем, даже на концерты местной самодеятельности и то не ходим.

— Товарищи, нас вон сколько, и у каждого, наверное, найдется какой-нибудь талант, могли бы помочь сельской самодеятельности, — сказала учительница младших классов. — Ты, например, — обратилась она к Жанне Мазур, — разве не могла бы выступить, спеть в клубе?

— Жанне Сидоровне подайте сцену Кремлевского театра, — с ехидцей бросила Татьяна.

— Прошу считать меня отсутствующей, — огрызнулась Жанна и отошла к темному, чуть подернутому морозным узором окну.

— А действительно, товарищи, почему бы нам не принять самое живое участие в сельской самодеятельности, — поддержал Василий учительницу младших классов. — Виктор Максимович, как вы думаете?

Математик посматривал то на доктора, то на Жанну Мазур, и было заметно, что мысли его раздвоились, и он не знает, к какому берегу пристать. Но вдруг, ударив по струнам гитары, горячо произнес:

— Думаю, правильно! Можем поддержать сельскую самодеятельность, только, чур, никому не отказываться!

3

У Моргуна был заведен такой порядок: если кто-то из врачей приезжал по делам в Заречное, он требовал, чтобы каждый непременно заходил в больницу и побывал бы в рентгеновском кабинете, в лаборатории, а то и в операционной. Часто он просил Орловскую, чтобы та специально приглашала врачей на операции, — пусть, дескать, смотрят, учатся.

Нередко приезжал в Заречное Борис Михайлович. Зная порядок Моргуна, он не упускал случая и всякий раз наведывался в больницу.

Как-то Филипп Маркович поинтересовался, как, мол, поживает Федоровка.

— Как всегда — отлично! У доктора Донцова обнаружилась вторая специальность… Посмотрели бы вы, как он выступает на сцене… Он теперь больше в клубе, чем в операционной, и сестер потянул за собою в самодеятельность. Что поделаешь, увлечение… молодость… — говорил Борис Михайлович.

— Клуб — это хорошо, но больницу забывать не следовало бы доктору Донцову, — хмуро заметил Моргун.

— Да вы не беспокойтесь, Филипп Маркович, больные без помощи не остаются. Помните, я когда-то один справлялся…

Хотя нелегко было теперь ездить по району, — дороги занесло снегом, — но Моргун решил сегодня во что бы то ни стало пробиться в Федоровку. Надеясь на мастерство опытного шофера, он сидел сейчас в кабине санитарной машины, и беспокойные мысли упрямо бередили его сердце. Из головы не выходили слова Лапина: «Донцов больше занят клубом, чем операционной…»