Семь дней в июне

Опекуна Шейна мисс Гузман тоже найти не смогла. Очевидно, он жил в приюте для приемных детей, и ни с кем из администраторов связаться не удалось.

Вот они и лежали. И ждали. А мисс Гузман пошла на улицу на тридцать седьмой перекур.

Женевьева мучилась от невыносимой боли. Удар будто разбил ее череп. Врачи скорой помощи обработали глаз, но, несмотря на ее все более настойчивые мольбы, Женевьеве дали лишь обычное болеутоляющее.

При ее мигрени адвил был не полезнее конфет M&M’s.

Сильно дрожа, она свернулась в клубок, впиваясь ногтями в предплечье, чтобы отвлечься.

– Женевьева? – прошептал Шейн со своей койки.

– Джон-Ви-ЭВ, – простонала она сквозь стиснутые зубы.

– Ты в порядке?

– Нет.

Он выглянул в коридор и задернул занавеску. Покопавшись в кармане джинсов, Шейн вытащил упаковку с таблетками и взял стаканчик с водой. Протянул ей и то и другое.

– Оксиконтин поможет?

– Разотри таблетку, – прохрипела она.

Шейн достал из своего волшебного кармана пластиковую карточку (название банка осталось неизвестным) и растолок таблетки на металлическом медицинском подносе на четыре кучки крупного порошка. Потом осторожно поднес порошок к ее носу, поддерживая затылок здоровой рукой, и Женевьева втянула носом бороздки. Это было грубо, но действовало быстро: боль притупилась, лицо расслабилось, мышцы обмякли. Хорошо. Оксиконтин не убивал боль, просто делал ее незаметной.

Шейн откинул ее растрепанные локоны с лица. Она подложила его руку под щеку. Теперь он был весь ее.

– Ты мой самый-самый-самый лучший друг, – полубессознательно и мечтательно вздохнула она.

– Тогда мне надо научиться правильно выговаривать твое имя.

– Мне все равно, как ты меня называешь, – пролепетала она. – Просто называй.

Шейн улыбнулся.

– Пойдем.

– Куда?

– Я знаю одно место. Всем наплевать, где я. У тебя есть родители, которым не наплевать?

Женевьева подумала о Лизетт, которая ждет, когда дочь придет и разбудит ее, чтобы отправиться на работу в салон ее отвратительного бойфренда.

Ответ был очевиден.

Они шли по коридору, спокойные, невозмутимые. Но, едва оказавшись на улице, взялись за руки и побежали. Куда бы Шейн ни шел, она следовала за ним.

Вторник

Глава 9. Словесный румянец

Шейн пришел на двадцать пять минут раньше в кафе «Костюшко», которое было вовсе не кафе. Это была немодная шестидесятилетняя закусочная, оставшаяся с тех времен, когда Краун-Хайтс еще был польским районом. Декор остался с 1964 года: столы из формайки, яркие флуоресцентные лампы, блестящие красные виниловые кабинки и вентиляторы на потолке вместо кондиционеров. Бегло изучив комментарии о заведении на Yelp, Шейн выяснил, что лучшим блюдом «Костюшко» была лазанья. Однако он был слишком взволнован, чтобы есть.

Шейн вообще был слишком взволнован, и сил у него хватило, только чтобы устроиться в кабинке у окна. И ждать. И успокаивать свое колотящееся сердце просмотром видео на YouTube о встречах в аэропорту. (Не считая бега, эти видео лучше всего помогали ему справляться с трудностями.)

В 10:02 в кафе ворвалась Ева. Она направилась к стойке хостес, ничуть не похожая на вчерашнюю гламурную амазонку. Сегодня она выглядела очень просто: растрепанные локоны, облегающая майка, джинсы-бойфренды Jordans. Неподходяще сексуальные очки. В этом образе она была еще более опасной – если такое вообще возможно.

И Шейн превратился из взрослого состоявшегося человека в озабоченного подростка. Женевьева. Это действительно она, совсем взрослая. Ева. Но и определенно Женевьева. Мысли Шейна путались. Как обычно, он толком не спланировал вчерашний вечер. Он и представить себе не мог, что Женевьева окажется на том мероприятии. Его единственной целью было связаться с Сиси и незаметно выяснить у нее, как найти Женевьеву. А если бы Сиси спросила – зачем ему это? Он не был уверен, что ответил бы.

Задумайся он обо всем этом, вовсе бы не пошел. Шейн наблюдал за Женевьевой (Евой – он должен был привыкнуть к ее новому имени), которая что-то говорила хозяйке. Она еще не видела его, и он украл это крошечное, тайное мгновение, чтобы поглотить ее целиком. Чтобы попытаться соединить образ девушки с образом женщины.

В детстве она была угловатой, резкой, жилистой, непредсказуемой. Немного пугающей. Захватывающей. Она общалась в формате HD – каждое слово проявлялось на ее лице. А еще у нее была ямочка, чертовски очаровательная ямочка на правой щеке. Она появлялась, когда Женевьева улыбалась; появлялась, когда говорила; появлялась, когда дышала. На левой щеке тоже была ямочка, но не такая заметная. Как будто после того, как бог так мастерски придумал правильную вмятинку, он сказал: «Я устал, сойдет и так».

Девушка была неотразима. Женщина была совершенно другой. Ее резкость смягчилась. Она держалась прямее и говорила уверенно. Она стала крутым писателем, с девятнадцати лет пользовалась успехом среди издателей и прекрасно со всем справлялась. Ее подростковая ярость переросла в нечто иное – в силу.

Хозяйка указала на Шейна, и Ева подошла к нему. Строгая и великолепная.

И он понял, что ему конец.