Семь дней в июне

Женевьева скользнула на сиденье напротив, положив рядом сумку с надписью: «Начитанная чернокожая девушка». И вот они наконец-то остались одни.

Ева, чьи письменные обращения были достаточно смелыми, чтобы вдохновить мам из школьного родительского комитета на мечты о том, как вскочить на метлу (или горячего чернокожего парня) и сбежать из этой жизни, сказала:

– Ну. Хм. Привет.

Шейн, который мог писать так лирично, что мрачному совету Пулитцеровской премии хотелось в полном составе свернуться калачиком, включить альбом Damn[69] и поразмышлять о парадоксальных тайнах бытия, сумел произнести:

– Очки. Мило.

– О. Правда? Спасибо, – ответила она. – Я… узнала, что у меня близорукость, когда начала писать, ну и сделала лазерную коррекцию LASIK[70]. И у меня было идеальное зрение, но пару лет назад, в 2017-м… нет, в 2015-м… опять стало портиться. И мой замечательный офтальмолог, доктор Штейнберг, сказал, что это астигматизм. И вот – очки. Теперь я их ношу.

Шейн попытался сдержать улыбку и не смог. Ее слова были словесным румянцем.

– Слово «астигматизм» какое-то неправильное, – сказал он. – Наверное, должно быть что-то вроде «у меня стигматизм».

– Опоссум – тоже странное слово. Я всегда думаю, что это «О! Поссум».

– Значит, здесь никаких неловкостей.

– Абсолютно нормально, – сказала Ева, выпив одним глотком стакан воды.

– Я… У меня нет слов, – заикаясь, потрясенно произнес он. – Ты такая же, но совсем другая.

– Вчера Сиси заставила меня надеть то платье. И выпрямить волосы. – Она нервным движением распушила челку. – Вот такая я на самом деле.

– Я знаю, какая ты на самом деле, – напомнил он.

Ева слегка поерзала и взяла ламинированное меню.

– Ты тоже изменился, – начала она.

– И какой же я?

– Глаза открыты.

– Я не пью.

– Я… в шоке.

– Я тоже.

– Давно?

– Два года и два месяца.

– Получается?

– Расскажу через пару лет.

– Ты справишься.

В его груди вспыхнул жаркий сгусток, но Шейн сделал вид, что ничего не заметил.

– Ну и? Тебе пришлось сделать меня злым вампиром, да?

– Раз уж клыки подошли… – ответила она. – А тебе обязательно было делать из меня очаровательную беглянку с золотым сердцем?

– Я ничего не делал. Ты и была такой.

Ева взяла из корзины половинку горбушки многозернового хлеба и стала беспокойно ее крошить. Что бы она ни чувствовала, он не хотел, чтобы она была в этом одинока. В знак солидарности он тоже взял булочку.

Официантка появилась очень вовремя, чтобы принять их заказ. Это была женщина лет шестидесяти, с кружевной повязкой цвета фуксии и восточноевропейским акцентом.

– Просто воду, – чопорно сказала Ева. – Нет, пожалуй, я буду шоколадный молочный коктейль.

– Две трубочки? – спросила официантка, подмигнув Еве и смерив взглядом Шейна. – Ты прям шоколадный пончик!

– Одну трубочку, – сказала Ева.

Шейн пробежал взглядом меню и остановил выбор на натуральных соках, постоянно помня о своем новом, здоровом образе жизни.

– Мне, пожалуй, сок. Чистый, зеленый, с мятой и капустой-кале.

– Похоже, вам не очень-то этого хочется, – заметила официантка и кивнула.

– Выходит, – начала Ева, – ты прочитал всю мою серию.

– До последней строчки. – Он положил в рот кусок хлеба. – А ты прочитала мои книги.

– С хайлайтером.

– Я действительно имел в виду то, что вчера сказал, – сообщил он. – Я твой самый преданный поклонник. Я работаю учителем английского языка, и пока мои ученики читают на уроках Готорна, я читаю тебя.

– Ты преподаешь? – В голосе Евы звучал явный скептицизм. – Какая школа подпустила тебя к ученикам?

– Я изменился. – Пожалуй, уверенная улыбка придавала его заявлениям правдоподобия. – Наверное, писатели называют это эволюцией персонажа.

– Понятно. – Ева склонила голову набок. – Кстати, о писателях. Твоя маленькая речь о «Проклятых»? Это было… как… Откуда это взялось?..

Шейн поморщился. Он никогда бы не подумал, что придет время, когда они не будут знать, как разговаривать друг с другом. Много лет назад у них был чисто инстинктивный ритм. Бессловесная связь, настолько открытая, что через несколько минут после встречи они набросились друг на друга. Но рационально мыслящие взрослые не принимали таких вольностей.

Конечно, Шейн не умел быть взрослым, не научился.

– Просто скажи, что считаешь нужным, – попросил он. – Что бы там ни было, я переживу.

– Отлично. – Она сдвинула очки на переносицу самым неэлегантным и неотразимым образом. – Твоя речь о «Проклятых»? Это было слишком. Ты не можешь просто перепрыгнуть из две тысячи четвертого года в две тысячи девятнадцатый, перепугать меня до смерти и поразить… восторженной речью, достойной докторской диссертации, о сверхъестественной эротике. Эти книги – мои дети, и даже я знаю, что они не так уж хороши. Ты сам слышал, что вчера сказал? Ты? После пятнадцати лет? Я забыла, как дышать. – Она запыхалась. – Зачем ты вышел на сцену вчера вечером?

– Сиси меня заставила.

– Ты мог бы отказаться.

– Это верно. А ты могла бы надеть джинсы.

– Ладно, признаю. Мы все подчиняемся Сиси.