Семь страниц из истории русской музыки

Незадолго до того один из товарищей-преоб-раженцев, знакомый с Даргомыжским, привел к нему Мусоргского. Юноша сразу покорил маститого музыканта не только своей игрой на фортепиано, но и свободными импровизациями. Даргомыжский высоко оценил его незаурядные музыкальные способности. Так началась для молодого музыканта новая жизнь, в которой главное место заняли Балакирев и кружок «Могучая кучка». Он самозабвенно занимается самообразованием — психологией, философией, литературой, пробует себя в разных музыкальных жанрах. И хотя он пока сочиняет в малых формах, его больше всего влечет к опере, в частности, на сюжет «Эдипа». По совету Балакирева в 1861–1862 годах он пишет симфонию, однако оставляет ее незавершенной.

Еще тогда, в юношеские годы, будущий композитор поражал всех окружающих разносторонностью своих интересов, среди которых музыка и литература, философия и история занимали первое место.

Отличала Мусоргского, и демократичность взглядов, поступков. Особенно ярко это проявилось после крестьянской реформы 1861 года. Чтобы избавить своих крепостных крестьян от выкупных платежей, Модест Петрович отказался от своей доли наследства в пользу брата.

Вскоре период накопления знаний сменился периодом активной творческой деятельности. Композитор задумал написать оперу, в которой нашло бы воплощение его пристрастие к большим народным сценам и к изображению сильной волевой личности.

В поисках сюжета Мусоргский обратился к роману Флобера «Саламбо» из истории древнего Карфагена, только что вышедшему в русском переводе. Одна за другой рождались в голове композитора прекрасные, выразительные музыкальные темы, особенно — для массовых эпизодов. Однако когда композитор осознал, что созданные им образы очень далеки от подлинного, исторического Карфагена, он совсем охладел к своей работе. Он постепенно осознает, что не Восток, а Русь влечет его. И «Саламбо» также остается незаконченной.

Москва, где в начале 60-х годов оказался Модест Мусоргский, поразила композитора. И не только историческими памятниками и улочками. «Подмечаю баб характерных и мужиков типичных — могут пригодиться и те и другие. Сколько свежих, не тронутых искусством сторон кишит в русской натуре, ох, сколько! И каких сочных, славных», — пишет он своему другу и учителю М. Балакиреву.

К этому времени уже сложилось мировоззрение Мусоргского как художника-реалиста. Поэтому он с таким восторгом и обращается к актуальной, социально заостренной тематике из народной жизни, создавая песни и романсы на слова писателей-современников: Н. А. Некрасова, Т. Г. Шевченко, А. Н. Островского и на собственные тексты, в которых проявились его дар бытописателя, умение создавать ярко характерные человеческие образы, глубоко проникать в психологию разных — личностей: крестьянки, юродивого, ребенка. Если проводить литературные параллели, то Мусоргского можно назвать Некрасовым в музыке (так же, как Глинку — Пушкиным, а Даргомыжского — Лермонтовым).

Впечатления московской поездки выразились в произведениях, ясно показывающих, по какому пути он решил идти. Это песни «Калистрат» на стихи Некрасова о тяжелой крестьянской доле (композитор назвал «Калистрата» этюдом в народном стиле), «Спи, усни, крестьянский сын» в духе народных песен на текст из драмы А. Островского «Воевода», бытовая картинка «Светик Саввишна» на собственные слова. Прослушав последнюю, известный композитор и авторитетный музыкальный критик А. Серов сказал: «Ужасная сцена. Это Шекспир в музыке». Несколько позднее появляется «Семинарист», также на собственный текст. В 1863 году возникает необходимость зарабатывать на жизнь — родовое имение полностью расстроено и никаких доходов больше не приносит. Мусоргский поступает на службу: с декабря он становится чиновником Инженерного управления.

В биографическом очерке той поры В. В. Стасов рассказывал: «Осенью 1863 года, воротясь из деревни, он поселился, вместе с несколькими молодыми товарищами, на общей квартире, которую они для шутки называли «коммуной», быть может, из подражания той теории совместного житья, которую проповедовал знаменитый в то время роман «Что делать?». У каждого из товарищей было по отдельной своей комнате… и тут же была одна общая большая комната, куда все сходились по вечерам, когда были свободны от своих занятий, читать, слушать чтение, беседовать, спорить, наконец, просто разговаривать или же слушать Мусоргского, играющего на фортепиано или поющего романсы и отрывки из опер. Таких маленьких товарищеских «сожитий» было тогда немало в Петербурге, а может быть, и в остальной России. Всех товарищей в настоящем кружке было шестеро… Все это были люди очень умные и образованные; каждый из них занимался каким-нибудь любимым научным или художественным делом, несмотря на то, что многие из них состояли на службе в сенате или министерствах; никто из них не хотел быть празден интеллектуально, и каждый глядел с презрением на ту жизнь сибаритства, пустоты, ничегонеделанья, какую так долго вело до той поры большинство русского юношества».