Семь жизней. Рукопись неизданного романа

В машине она, прислонившись щекой к холодному стеклу, закрыла глаза.

Нет, спать не хотелось. Просто так было легче. По дороге Наташа думала о Васе. Гадала: как сказать ему обо всём? А может, не говорить? Не получится. Такое вряд ли спрячешь. В таком нужна поддержка. Мужское плечо. Мужская спина. Васина спина. Вася не Пашка. Он всё поймёт, всё рассудит. К тому же Наташа была уверена, что подымется шум. Милиция, расследование. Пашка и его родня так просто это дело не оставят. Самой же ей противно было участвовать в этом. Нет, сама она никуда не пойдёт. Унижение и так безмерно. Безмерное унижение выше её сил, ниже её достоинства. Пусть этим занимается тот, кто должен, кто виноват. Пашка. А она – пас, она уже получила сполна. Возмездие? Возмездие не покроет и не снимет унижение.

Ещё Наташа думала о том, как жить дальше, как быть дальше. И не могла придумать. Ясно одно: прежняя жизнь кончена. И Пашки в ней больше нет. Только его бледная, ненавистная, ненужная тень. Тень когда-нибудь уйдёт. Наташа вообще никого из старых не хотела видеть в новой жизни. Никого, кроме Васи.

По мере того, как приближался город А., Наташа понемногу приходила в себя, и когда, наконец, показались его огни, её посетил небывалый прилив сил. Она хотела продолжать жить. Жить по-другому, чтобы всё забыть, замазать эту черноту яркими красками: жизнерадостно-оранжевой, нежно-жёлтой и чувственно-красной. Наташа воспылала любовью к А., потому что там был Вася.

Тем более отвратительной показалась Пашкина сухость.

– Вызови ментов, напиши заяву, – сказал он, подъехав к общаге и с нарочитой бесчувственностью открыв дверь. – Справишься? Я в Б. Надо найти этого козла, на.

Она ничего не ответила. Развернулась и ушла в общагу. Сонная вахтёрша, впустив, проводила недовольно-настороженным взглядом. А Наташа первым делом, ещё в фойе, позвонила Васе.

– Алло, Вась. Я приехала. Приходи, пожалуйста, ко мне. Надьки нет…

– Ты бы ещё среди ночи позвонила, – ответил он раздражённо.

– Приходи, пожалуйста, – повторила она. – Ты мне очень нужен. Я люблю тебя.

Хоть бы и среди ночи. Разве это проблема для Васи? У него отец директор, а мать завуч этого грёбаного училища. Для него все двери здесь открыты. Что ему стоит?..

– Хорошо, – пообещал он неохотно после некоторой паузы. – Приду.

С нежностью прижав обесцененный теперь Пашкин «Айфон», потому что в нём был Васин голос, Наташа дошла до своей комнаты. Отсек был пуст. Только девчонка из соседнего крыла, однокурсница Танька, курила на балконе.

– Ты откуда это заявилась в такое время? – насмешливо полюбопытствовала она. – Я думала, все по домам разъехались, – но, не встретив ответной весёлости, посерьёзнела: – Ты чё? Всё нормально?

– Лучше некуда, – ответила Наташа и, уже в своей комнате прямо в одежде упав на кровать, горько заплакала.

Васи долго не было. Он пришёл, может, только через час. Она бросилась к нему и прямо в дверях прижалась к нему.

– Вася, миленький!.. Я люблю тебя!.. Только не ругайся… Вася, меня… меня изнасиловали!..

Она снова заплакала. А он молчал. Потом, вдруг какой-то холодный и резкий, расцепил её руки, высвободился из объятий.

– Где? Кто? Когда?

Наташа попыталась вернуться к нему, но он тут же отстранил её.

– Мы ехали с Пашкой… – слёзы нескончаемым потоком лились по щекам и мешали говорить. – Был дождь, потом снег пошёл… Там ещё домик стоял… Мы хотели переждать в домике… Сидели там… Там пацаны были какие-то…

– Зачем вы туда попёрлись-то? – перебил он.

– Не знаю… Пашка сказал, что не может пока ехать… Но пацаны не виноваты… Там потом чурка какой-то пришёл…

Она ещё более сбивчиво рассказала о подполе, о сумке, по ходу упомянув о том, как странно пропал один из пацанов, Кирилл, и о других пацанах тоже обмолвилась, о слабости и бездействии Пашки, но больше о самом чурке, о его какой-то звериной дикости, о бесчувственности, беспринципности и грубости. Вася опять помолчал, а потом спросил:

– Ментам заявили?

– Пашка заявит, надеюсь. Мне плохо, Васенька мой любимый!..

– Хочешь стих в тему? – Вася отошёл к окну.

– Какой стих ещё, Вася?.. – она с отчаянием упала на кровать, но он продолжал: – Стих про тебя. И вообще про всех наших баб. Послушай:

Баба русская забыла,

Как стеная и слезя,

Долю бабскую кленя,

Раком обрина возила

И сосала чёрный уд

Так, как больше не сосут

Ныне губы наших баб,

Как сосёт бесправный раб.

– Какой обрин?! Какой ещё уд?! Какой раб?! Что ты вообще говоришь, Вася?! – Наташино безудержное отчаяние сменилось безудержной же яростью. – Мне от тебя поддержка нужна, а не стихи какие-то дурацкие!!!

– А что ты хотела-то? По головке тебя погладить? Молодец, Наташа, так держать!

– Ты там был, чтоб так говорить?! Сам бы обосрался, как Пашка! Что я могла сделать, дурак ты безмозглый?!

– Повторяю: сама виновата. Так просто ничего не бывает. Всё одно за другое цепляется. Я про тебя всё узнал. И про Лёшу твоего на «Мерседесе» узнал. И вообще про жизнь твою блядскую. Что ты хотела после этого?

– Видеть тебя не хочу! Слышать тебя не хочу! Убирайся!!!

Он порывисто отскочил от окна и направился к двери, но возле неё остановился.