Семейное дело

На лестнице стояли густые запахи жареного; играла музыка; из-за дверей доносились глухие голоса — за каждой готовились к Новому году. Он позвонил наугад — дверь открыли сразу.

— Извините, вы не знаете, где живет Водолажская?

— В сорок седьмой.

Он оторопело сказал «спасибо», еще не веря, что все получилось так удачно, быстро и просто.

Сорок седьмая квартира была на третьем этаже, он снова позвонил — тихо; позвонил еще — дверь открыла Нина.

Она стояла, запахивая на груди халат, словно спасаясь от холода, повеявшего с лестницы, и Алексей сразу заметил ее сбитые, непричесанные волосы и покрасневшие глаза с чуть опухшими веками.

— Господи! — сказала Нина. — Ты? Да проходи же…

Она подняла руку и провела по волосам, стараясь хоть как-то привести их в порядок. Алексей шагнул в маленькую прихожую — дверь закрылась.

— Здравствуй, — сказал он и поглядел на свои ботинки. — Я натопчу у тебя…

— Не валяй дурака, у меня нет мужских тапочек. Вот коврик, вытри ноги и проходи в комнату.

Он вошел в ее комнату; на диване лежали простыня, подушка, одеяло.

— Ты больна?

— Ерунда, — сказала Нина. — Наверно, все-таки простудилась, когда мы шли. Или грипп. Садись и смотри в угол. Только, конечно, честно.

Он сел на стул возле маленького «школьного» письменного стола. Здесь лежали книги, тетрадки; над столом была фотография пожилой женщины, и Алексей почему-то подумал, что это ее мать. Чуть ниже, зацепленная за гвоздик, висела гроздь самой обыкновенной, отливающей фиолетовым цветом стальной стружки.

Он слышал, как там, за его спиной, торопливо переодевается Нина, как шуршит одежда, потом мягко шлепнулись сброшенные на пол домашние туфли.

— Можно? — спросил он.

— Нельзя, — сказала она. — Протяни мне со стола помаду и пудру.

Он протянул ей через плечо помаду и пудру. «Теперь она стоит у зеркала, — подумал он, прислушиваясь. — Да, причесывается». Ему хотелось обернуться и сказать: зачем все это надо? Давай ложись в постель, я посижу рядом полчаса и уйду… А куда я уйду?

— Чего это ты стружку повесила? — спросил он, лишь бы не молчать.

— Сувенир, — сказала Нина. — Когда пришла на завод, в первый же день стащила из ящика на память и страшно трусила, что в проходной меня задержат. Так и висит с тех пор.

— А это кто? Мать?

— Нет, воспитательница. Я ведь детдомовская.

— Детдомовская? — спросил он, оборачиваясь.

Нина уже причесалась и сейчас, стоя перед зеркалом, красила губы. Она надела то же самое платье, в котором была там, в кафе, но сейчас почему-то показалась Алексею стройнее и выше.

— Все-таки повернулся! — с досадой сказала она.

— Извини, — буркнул Алексей. — Что я, не видел, как вы губы накрашиваете? А я и не знал, что ты детдомовская.

— И так здорово удивился? — усмехнулась она. — Впрочем, наверно, это понятно. Тебе должно казаться, что раз все есть у тебя, значит, то же самое должно быть и у других. Ну вот, я готова принимать гостя. А сейчас отвернись еще — я уберу постель, и будем пить чай.

Алексей пододвинул на столе шоколадный набор.

— Это тебе, — сказал он. Нина только скользнула глазами по коробке. — Я не видел тебя два дня и решил, что с тобой что-то случилось.

— Странно, — сказала Нина.

— Что странно?

— Что ты заметил мое отсутствие. Ну, здравствуй. Я, кажется, забыла с тобой поздороваться впопыхах.

— А, — улыбнулся Алексей. — Не будь формалисткой и скажи, где твой чайник.

— Я все сделаю сама, — сказала Нина. — Только прошу тебя — ответь честно: ты пришел потому, что действительно подумал обо мне или… или потому, что тебе сегодня некуда больше идти?

Алексей молча потянулся за сигаретами.

— У тебя можно курить?

— Пожалуйста.

— Я не понимаю, зачем это тебе нужно? — спросил он. — Если я скажу — да, потому что подумал о тебе, ты можешь не поверить… Если скажу — потому, что больше некуда идти, ты, чего доброго, обидишься. Вот и вся разница между мужской логикой и женской, которая, как известно, заключается в отсутствии всякой логики.

Нина пошла к двери и обернулась.

— Ты мне все-таки соврал, — сказала она. — Ты подумал обо мне, это я знаю. И только не понимаю, почему этого надо так стесняться?

Курить выходили в кабинет Рогова. Там все время была открыта форточка.

На этот раз вышли сразу трое: сам Рогов, генерал Круглов и Силин. Хозяин дома протянул гостям пачку каких-то невиданных сигарет — индийские, купил на пробу в Москве, берешь в рот — сладко, видимо бумага из сахарного тростника, да к тому же не белая, а коричневая.

— Не бойтесь, — сказал Рогов. — Я уже курил их и, как видите, жив. А вообще, надо бросать.

— Ничего не выйдет, — сказал генерал. — Я пробовал. Через три дня начинал кидаться на людей и на стены, тогда жена клала передо мной сигареты и говорила: «Кури и будь нормальным человеком».

— Ну, — сказал Рогов, — у нас и некоторые курящие на людей бросаются. Это уже свойство не никотина, а скорее, характера.