Семейное дело

Около половины четвертого Бочаровы собрались уходить. Поднялся и Кричевский. Прощались в прихожей. «Заходите». — «Да тебя вечно дома нет». — «Я загляну завтра». (Это Кричевский сказал Лизе.) «Завтра — это уже сегодня?» — «Ну, еще раз — всего доброго». Бочаров и Кричевский вышли вместе; Вера еще говорила с Дарьей Петровной, и Бочаров пошутил, что, если две женщины остались в прихожей, это еще на час.

Хорошо было оказаться на морозной улице и вдохнуть свежий, пахнущий не то арбузами, не то свежевыстиранным бельем воздух.

— А я, грешным делом, чуть было не брякнул про ту девушку, — засмеялся Бочаров. — Ну, с которой вы были у Когана. Вовремя удержался. Действительно, большеглазенькая. Это Лиза правильно подметила.

Кричевский поглядел на него с неприкрытым изумлением.

— Разве вы с ней незнакомы? — спросил он.

— Нет, конечно, хотя, как вы говорите, мир тесен.

— Он оказался даже тесней, чем я предполагал, — сказал Кричевский. — Господи, как все нелепо! Я вас очень прошу, передайте Алеше, чтобы он не нервничал. А то в последний раз он на меня чуть ли не с кулаками полез.

— Ничего не понимаю, — поглядел на него Бочаров. — При чем здесь Алешка?

— Да при том, что не я, а он любит ее. Неужели вы… Она же дочка начальника той заставы, на которой он служил. Лида Савун. Неужели он вам ни слова…

— Нет, — качнул головой Бочаров. — Ни слова. Знаете что? Вы с меня целую гору скинули.

— Думаете, на мне не лежит такая же гора? — усмехнулся Кричевский. — Девчонка, кажется, здорово влюбилась в меня. У них с Алексеем был какой-то разговор, я точно не знаю… Короче говоря…

Бочаров крепко пожал его руку. Теперь он успокоился окончательно. Лида Савун — так зовут ту большеглазую. Лида Савун, дочка начальника заставы майора Савуна, о котором Алексей писал часто и самыми добрыми словами. Ничего, все у Алешки образуется, все будет хорошо. Зря волновался за парня.

Домой пришлось идти пешком, по пустым улицам, торопливо, потому что мороз грянул крепкий, градусов двадцать пять, не меньше. Но Бочаров все-таки рассказал Вере об этом коротком разговоре. Вдруг Вера всхлипнула. Он заглянул ей в лицо — плачет.

— Ты что, Верочка?

— Почему он ни о чем не сказал нам? — ответила она. — Неужели мы стали ему чужими? Ведь он никогда не был скрытным…

Бочаров промолчал. Он подумал, что сейчас Вера не права. Алешка вовсе не скрытный. Просто это свойство каждого настоящего человека — носить все в себе. Ни к чему говорить во всеуслышанье о своей любви к девушке, или к Родине, или к своему делу. Есть такие, которые готовы сообщать об этом даже фонарным столбам. А у настоящего человека все это в душе. Подлинная любовь всегда нуждается в молчаливости.

Тихо он открыл дверь, тихо вошел в прихожую и зажег свет. Алешкино пальто было на месте. Ему показалось, что там, в комнате сына, что-то зашуршало. Так же тихо, на цыпочках, не зажигая свет, он вошел к Алешке. Тот спал. Или притворялся, что спит? Бочаров осторожно сел на краешек дивана и провел ладонью по густым Алешкиным волосам.

— Что? — спросил, приподнимаясь, Алексей. — А, вы уже вернулись?

— С Новым годом, — сказал Бочаров. — И с новым счастьем. Только ведь ты отлично слышал, что мы вернулись.

— Слышал, — сказал Алексей, переворачиваясь на спину и закидывая за голову руки. В комнате было светло. Уличный фонарь светил прямо в окно, и Бочаров видел, что у сына хмурое лицо.

— Что, брат? — спросил Бочаров. — На душе кошки скребут?

— Скребут, — ответил Алексей. — Ты что-то разговорчив, батя. Лишку выпил?

— Нет, — качнул головой Бочаров. — Я шел и думал, что ты вырос правильным парнем. Но, наверно, если бы еще тогда рассказал мне о Лиде, может быть, тебе самому было бы легче.

Алексей поднялся рывком.

— О Лиде? — спросил он, будто не веря, что не ослышался.

— Ну да, о Лиде Савун, — кивнул Бочаров. Алексей медленно опустился на подушку. Бочаров тихонько засмеялся. — Вот видишь, как все переплетено?

— Сегодня я предложил одной женщине выйти за меня замуж, и она отказалась, — глухо сказал Алексей. Ему хотелось выговориться. Он уже не мог и не хотел сдерживать себя. О чем он только не передумал в эту новогоднюю ночь, один в тихой квартире! — Понимаешь, отказалась!

— Она правильно сделала, — сказал Бочаров. — Ты был бы несчастлив, наверно.

— Почему?

— Да потому, что одна женщина не может быть лекарством от другой. Спи, Алешка. Мне почему-то кажется, что все будет хорошо.

— Тебе не кажется. Тебе так хочется, — сказал Алексей.

— Может быть, и так. Спи, сын. Или пойдем на кухню, выпьем за все хорошее по рюмке?

Вдруг Алексей засмеялся, откидывая одеяло и опуская ноги на пол.

— Идем. А то я встречал Новый год чаем, и то остывшим.

Бочаров подумал: а ведь сейчас ему стало действительно легче. Еще он подумал — кому Алешка мог сделать предложение? Но это было уже любопытством, это было совсем несущественно. Главное — Алешке стало легче, и вовсе он не скрытный, просто любит, мечется, и это хорошо, потому что ему двадцать один, и нет в нем равнодушия тех юных старичков, которые ходят в обнимку со своими девицами и лениво целуются посреди улицы на заграничный манер.