Семейное дело

Рассвет наступал быстро, и Алексей вернулся к машине. Силин встретил его недовольным вопросом:

— Птичек слушаешь, а удочки не готовы?

— Готовы, дядька, — сказал он, оборачиваясь и жалея, что недостоял там и недослушал до конца.

Когда они вышли к реке, там уже стояли рыбаки, некоторые забрались в воду, подняв голенища резиновых сапог. Яркие поплавки мягко шлепались на воду, их быстро сносило течением.

— Ну, — весело сказал Силин, — начали!

Но рыба не клевала. Прошло полчаса, час. Они меняли места, пробовали ловить на хлеб и на опарыша, но и на опарыша не брала даже самая захудалая рыбешка. Еще через час Силин сказал, вроде бы ни к кому не обращаясь:

— Не надо было ехать сюда. Я говорил — лучше на озеро. Но с доктором рыболовных наук спорить трудно.

— Значит, вода еще не разогрелась как следует, — с обидой сказал Притугин. — Два дня назад уже брала немного…

— В каждой неудаче есть своя причина, — усмехнулся Силин и передразнил главбуха: — «Брала!» У вас, Константин Иванович, всегда так.

Алексей поглядел на главбуха — тот стоял, отвернувшись, словно набедокуривший мальчишка перед строгим да еще разгневанным учителем, и ему стало жалко этого, в общем-то, ни в чем не виноватого человека.

— Идем, — кивнул Алексею Силин. Злой, мрачный, он пошел вдоль реки, время от времени останавливаясь и закидывая леску.

— Зря ты его так, — сказал Алексей. — У рыбы все-таки свои законы.

Он понимал, что произошло. Просто Силин терпеть не мог любую, даже малую неудачу, и вот сейчас раздражение захлестнуло его так, что он уже не мог остановиться. Для него виноватой была не природа, и он злился не на природу, а на главбуха, который недоглядел, не обеспечил, не организовал.

— Я это и без тебя знаю, — оборвал его Силин.

— Брось ты, дядька! — засмеялся Алексей. — Ну, хлестни разок удочкой по речке.

— Перестань, — резко оборвал его Силин.

— Перестану. А вот человека ты, дядька, зря обидел. Честное слово, зря.

— Я ничего не делаю зря.

Алексей видел, чувствовал, что Силин кипит, и понимал, что сейчас его лучше не трогать, но и промолчать он не мог, потому что человека обидели не за понюх табаку, и это было плохо.

— Защитничек! — усмехнулся Силин. — Ты бы знал, что они о тебе говорили, когда ты ходил птичек слушать!

— А мне неинтересно.

— Напрасно. Правильно сказали — юный петух.

— Это они для того, чтобы тебе подыграть. Как с червячками. Неужели не противно, когда о тебе говорят во множественном числе — «Владим Владимыч команду дали… сказали… велели…»?

— Сколько ты кукарекаешь, Алешка! Мне тут Бешелев тоже кое-что сообщил, между прочим. И кончим говорить на эту тему.

— Почему? — удивился Алексей. — Разве у тебя есть список запрещенных тем?

Вот этого, пожалуй, не стоило бы говорить.

— Ты никогда не задумывался, — очень тихо сказал Силин, — что у вашего семейства есть одна очень неприятная манера — сначала сказать, потом подумать?

— Это называется — говоришь, что думаешь.

— Нет. Это называется говорить, в общем-то, мелкие пакости, выдавая их за большую правду. Не замечал?

Силин сел на камень, положив удилище так, что его верхушка ушла под воду. Поплавок сразу же отнесло к берегу, и он лег набок. Силин продолжал глядеть на него, словно еще надеясь, что рыба все-таки клюнет.

— Попробуй приглядись, — уже спокойно сказал Силин. — Нехорошая манера. И отец твой на партконференции, и ты на собрании…

— Нет, — качнул головой Алексей. — Дело не в этом, дядя Володя.

Он понял, что сейчас не до шуток и даже обычное «дядька» ни к чему. Разговор начался серьезный, и Алексей внутренне напрягся. Он не имел права на ошибку в этом разговоре. Его удивило, что Силин походя задел и отца, и его самого, но тут же он подавил эту ненужную сейчас обиду.

— А в чем же? Может, объяснишь? Сделай милость.

— Сделаю. Все очень обыкновенно, дядя Володя. Ты перестал быть простым.

— Действительно, как все обыкновенно! — усмехнулся Силин, продолжая глядеть на лежащий поплавок. — А может, действительно, обыкновенно? Ты не знаешь, тебя тогда еще на свете не было… Я вернулся с фронта, ночей недосыпал — работал. Такая работа тебе в самых худых снах не снилась. Учился. И если поднялся, это только моя заслуга. Моя! А твой отец… Нет, он не работал, он вкалывал. Не учился — не хватило пороха. И вот потом прикрывался идейкой: дескать, не всем быть начальниками, кто-то и вкалывать должен, — паршивенькая идейка! И тебя к ней приучил, вот это плохо.

— А что? — спросил Алексей. — Разве он по-своему не прав? Что будет, если все рабочие дружно побегут в инженеры?

— Я говорю не о всех, я говорю о тебе. Так вот, в вашей семье помаленьку родилось некое противодействие — мне. Скажи мне честно, что это? Зависть?

Он повернулся к Алексею всем телом и пристально поглядел на него. Странно, подумал Алексей. У него немигающие глаза. Как у Бешелева тогда, на собрании.

— Ерунда, — сказал он, — при чем здесь зависть? Меня всегда радовало, как ты шагал, и всех нас тоже. Но мы-то видим и другое — как перед тобой лебезят, тот же Бешелев… Он будто играет в Силина.