Семейное дело

Она зашла в магазин и села на низкий подоконник. Надо немного посидеть. Это, конечно, еще слабость от болезни, от свежего воздуха. Конечно, именно от этого. Все плыло перед ней, прилавок двинулся куда-то в сторону, будто это был не прилавок, а лодка, и продавщица в белом халате тоже поплыла в этой лодке. Кто-то тронул ее за плечо, кто-то спросил: «Девушка, вам нехорошо?» — «Да», — сказала она. «Вызвать «скорую»?» — «Не надо, я сама…» И, медленно встав, пошла к выходу.

…Я должна держаться. Ничего не произошло. От этого не умирают. Это пройдет. Только держаться! Месяц, два, три — сколько понадобится…

Она держалась март, апрель — «Здравствуй, Юра!» — «А, Лидочка! Ты похудела, по-моему». — «Я читала твою статью». — «Спасибо. Извини, бегу…»; «Здравствуй, Юра!» — «А, Лидочка! Что-то тебя совсем не видно?» — «Учусь. Ты не бежишь?» — «Почти»; «Здравствуй, Юра!» — «А, Лидочка!..»

Потом она поняла, что больше так быть не может и что она первой скажет ему все. Она только оттягивала этот день, оттягивала сколько могла, уговаривала себя: завтра, нет, послезавтра… А послезавтра откладывала еще на день и еще… Это было слишком трудно, и она не могла решиться, хотя знала, что придется решиться. Завтра. Нет, послезавтра…

Нечаев выздоровел только в середине апреля и появился на заводе бледный, с ввалившимися щеками и коричневыми тенями вокруг глаз, будто в дымчатых очках. Ему уже была готова путевка в санаторий, и он, обсудив со своими заместителями все дела, уехал. Перед отъездом он зашел к Силину.

— Значит, промежуточный отчет утвержден? — спросил он. — Как это получилось?

— Штурмовщина, сверхурочные — как это бывает обычно. Вам это сейчас ни к чему. Уезжайте и поправляйтесь окончательно. Честно говоря, на вас смотреть жутковато.

Разговор был недолгим. Нечаев высказал несколько замечаний относительно того же литейного цеха, попросил Силина ускорить утверждение окончательного плана реконструкции термо-прессового, на том и расстались. Нечаев уехал в Кисловодск.

Конец апреля был похож на июнь: теплынь, на деревьях начали лопаться почки. Силин решил: все, больше не могу, надо съездить на рыбалку. Вечером он вытащил с антресолей удочки, и Кира сказала:

— Ты бы пригласил Алешку. Совсем забыл парня.

— Не надо устраивать мне компанию.

— Но, наверно, и не надо так отталкивать его от себя. У него вся комната в твоих фотографиях.

— Ну, хорошо, хорошо, ладно.

— Тем более что Веру врачи загнали на два месяца в санаторий, мужики одни…

— Я же сказал — хорошо, — уже резко сказал Силин, просматривая кольца на удилище. Пожалуй, Кира права и Алешку взять надо. С ним всегда было легко. Прежде, на рыбалках, Силин называл его не иначе, как «мой завхоз». Костер, чистка рыбы, мытье посуды — все это Алешка делал легко и охотно. Пусть едет, место в машине есть.

Телефонный звонок раздался поздним вечером, и Бочаров удивленно подумал, кто это может звонить в такой час. Звонил Силин. Голос у него был какой-то далекий, будто, разговаривая, он отставлял трубку.

— Алексей дома?

— Нет еще. Бродит где-то.

— Ты ему скажи, что я ночью еду на рыбалку. Если хочет, пусть подходит к двум часам.

— Ты думаешь, сейчас уже берет? Рановато вроде бы.

— Посмотрим, — сухо ответил Силин и, не попрощавшись, положил трубку.

Бочаров подумал: конечно, сердится на меня за то выступление на партконференции. Или устал, измотался — все так, но мог бы ради вежливости спросить о домашних делах, о Вере или хотя бы подождать, когда я передам привет Кире. А может быть, это уже привычка — говорить вот так, коротко и сухо, не теряя лишнего времени на всякие антимонии и семейную лирику — привычка, родившаяся за годы работы и незаметно перенесенная в домашний обиход? Ладно, стоит ли обижаться! Усталый человек, везет воз — и хорошо, что позвонил: Алешка наверняка поедет, если только не явится домой слишком поздно.

Он пошел на кухню и начал готовить ему бутерброды, потом сполоснул термос и заварил чай. Вот удочки собирать — это, пардон, соберет сам! И подходил к двери, когда начинал гудеть лифт. Едет? Не едет? Едет! Он успел открыть дверь прежде, чем Алешка сунул свой ключ в замочную скважину.

Через несколько минут Алексей уже метался по квартире и гремел ящиками, искал крючки, грузила, лески. «А про червей дядька не говорил?» — «Не говорил». — «Наверно, есть. Наверно, «мальчики» достали».

Бочаров усмехнулся. Все-таки язык у Алексея невозможный. Недели две назад на заводе был «большой обход»: Силин ходил по цехам, вместе с ним были почти все руководители служб и начальники отделов. Вот тогда-то, рассказывая об этом, Алешка и съязвил: «Дядька впереди, как командарм перед боем, а позади все его мальчики. И у каждого уши шевелятся, как локаторы, — не пропустить бы словечка». Да, язычок у парня длинный, и это вовсе ни к чему, — так, фанфаронство, бравада, все нипочем! — а сам ведь любит Силина, хотя в последнее время встречи стали совсем редкими.

— Ты где болтался так долго? — спросил Бочаров, разогревая ему еду. Время еще есть, успеет перекусить перед дорогой.