Семейное дело

— Выпьем по чарке? — предложил Силин, и Алексей вновь удивился: да полно, он ли это, непьющий? Или уж так положено — непременно выпить с утра раннего, от ночного холода, или за будущий улов, или просто так, под хорошее настроение? Шофер притащил и расстелил возле костра брезент, и все сели, доставая закуску, бутылки и термосы. От чарки Алексей отказался. Остальные чокнулись (даже стаканчики нашлись в их рюкзаках) за то, чтоб сегодня ловилась большая и маленькая, но лучше уж большая, и чтоб к вечеру, когда будем возвращаться домой, не пришлось покупать хек или какую-нибудь там мороженую мерлузу в рыбном магазине и выдавать домашним за свой собственный улов.

Все засмеялись. Алексей подумал, что это какая-то история из их рыбацкой жизни. Силин, еще смеясь, рассказал ему, что есть на заводе один рыбак, который однажды и впрямь купил три килограмма хека, рассчитывая, что жена не разберет. А она разобрала, и выволочка была устроена муженьку по всем правилам: где ты был? Пришлось свидетельствовать, что он действительно был на рыбалке, а не у дамы сердца. Но с тех пор этого товарища на рыбалку уже не пускают…

Костер горел все ярче и ярче, и лица сидевших подле него казались коричневыми, как у индейцев. Темнота сгустилась еще больше. Время от времени ее разрывали огни автомобильных фар: все чаще и чаще подходили машины и останавливались на обочинах.

Где-то там, внизу, была река. Оттуда доносился ее ровный, мерный шум. Алексей поймал себя на том, что прислушивается к нему, как к голосу живого существа, от которого сегодня зависит удача или неудача, которое может осчастливить добрым уловом или прогнать ни с чем. В такие минуты перед рыбалкой его всегда охватывало лихорадочное нетерпение. Даже там, на заставе, когда надо было заготавливать рыбу впрок, на зиму, и когда он точно знал, что рыба будет, — все равно волновался, с удивлением думая, откуда этот азарт добытчика в нем, городском человеке? От далеких предков, что ли?

Уже десятка два костров горели вдоль реки. В этом множестве огней было что-то из Джека Лондона — будто золотоискатели собрались здесь, чтобы с утра, с определенной минуты начать дикую гонку за участки вдоль реки и застолбить их первыми.

— Хорошие места? — спросил Алексей.

— Хорошие, — сказал Притугин. — Только вот пойдет ли она сегодня…

— Может, и у нее выходной, — сказал Бревдо и сам засмеялся своей шутке, открывая золотые зубы.

— А черви? — снова спросил Алексей.

Силин, потянувшись, ответил:

— Ну, у нас не черви, а звери. Сам бы ел, да рыбу ловить надо.

— В «зеленом цехе» набирали, — тихо сказал Алексею Бревдо. — Еще вчера Владимир Владимирович дали команду.

И это «дали», и еще ко всему «дали команду» заставили Алексея поежиться. Он ничего не ответил, просто не успел, потому что главный бухгалтер подхватил разговор:

— А помните, Владимир Владимирович, как тот же Миханьков… Ну, который с хеком… червячков-то…

И снова засмеялись все, кроме Алексея, и Бревдо, нагибаясь к нему, рассказал, что жена того самого рыбака сунулась как-то в холодильник за колбасой или сырком, развернула сверток, а из него — черви. Жирненькие, навозные, с запашком, что надо!

— А тебе что, червей в кабинет носят? — спросил Алексей у Силина.

И опять Бревдо нагнулся к нему:

— Зачем в кабинет? Знаем, где выдерживать. С мучкой и подсолнечным маслицем! Прав Владимир Владимирович — сам бы ел…

— На здоровье, — сказал Алексей, поднимаясь. — Я пройду к реке.

Он шел медленно, плохо различая путь, спотыкаясь о камни или коряги и, больше не ослепляемый костром, увидел стволы деревьев, голые кусты, и реку, и даже противоположный берег. Оказывается, начало светать, и небо поднялось выше, серое, но уже с заметными розовыми ободками на закраинах туч. Все кругом будто бы начало раздвигаться, шириться, и в мире становилось просторнее. Там, на границе, он не раз и не два видел это чудо перед рассветом, когда кажется, что деревья, словно сбившиеся на ночь, начинают расступаться, отстраняться друг от друга.

Река была неширокой, с низким левым и обрывистым правым берегом. Он оглядывал реку, обрыв и вдруг услышал легкий звук, один-единственный щелчок, потом еще и еще, и вздрогнул от неожиданности этой встречи. Совсем рядом, где-то наверху, на голом дереве начинал свою песню соловей. Почти сразу с того берега отозвался другой, справа — третий, и Алексей застыл, чтобы не спугнуть своего, первого, который сидел над ним и начал утреннюю песню.

Это было тоже знакомое ему чудо, колдовство, перед которым он всегда замирал, чувствуя, как в нем самом, из глубины души волнами поднимается восторг. Соловьи уже безумствовали. Воздух был пронизан их страстными, призывными голосами и звенел как струна, которую нельзя тронуть, чтобы не оборвать. Теперь он не боялся оглядываться, потому что соловьи ничего не замечали, их невозможно было спугнуть, мир принадлежал им. Им было не до тех больших существ, которые там, внизу, задирали головы и улыбались, и удивлялись их весенней песне, и говорили: «Во дает! А там-то, там-то — слышишь?»