Семейное дело

Он никуда не написал, разумеется. Ему вполне хватило своего собственного отношения к этой охоте и к разговору с Силиным. И, конечно, Ильину в голову не приходило, что все это может повлиять на его новое назначение. Его никуда не перевели, он работал по-прежнему, и главный инженер завода Силин, встречаясь с ним, здоровался холодным кивком. Но дикая, грубая, обидная вспышка Надежды осталась в Ильине как заноза, которую он никак не мог вытащить.

Возвращение в Малиновку оказалось трудным, но еще труднее было бы оставаться дома. Теперь он не ходил в лес, а только вдоль шоссе, по накатанной лыжне. Он словно боялся войти в лес и увидеть там следы безжалостности и нелюбви к чуду, которое он сам, быть может, слишком поздно открыл для себя. Но об этом Ильин старался не думать. Он думал о Надежде. К чему она толкает меня? К угодничеству, приспособленчеству? К возможности «сделать карьеру»? Столько лет вместе, так неужели она не поняла, что все это не для меня? Он не помнил их мелких стычек и ссор, в конце концов каждый в семье имеет право на свое мнение, но такого до сих пор между ними еще не было, и за всем тем, что сказала Надежда, явственно слышалась невысказанное: «Маленький ты человек, таким и останешься». Что это? Случайная вспышка или очень долго хранившееся в душе разочарование, быть может даже сознание совершенной ошибки, когда она согласилась выйти за него замуж?

Эти мысли мучили Ильина. Из отпуска в том году он вернулся усталым и разбитым.

Он всегда вставал ровно в шесть, обычно успевая прихлопнуть будильник, чтобы не разбудить домашних. Но в эту ночь он долго не мог уснуть: все-таки дневная духота, как он и ждал, кончилась здоровенной грозой — и он уснул далеко за полночь. Его разбудил далекий звонок. Но звенел не будильник, а телефон, просто Ильин не сразу догадался об этом спросонья.

Он поднял трубку.

— Сергей Николаевич, извините, что я разбудила вас…

— Кто это? — не сразу понял он.

— Елена Михайловна.

Тогда он понял и, холодея, крикнул:

— Елена Михайловна, что?!

— Его уже нет, — сдавленным голосом сказала Левицкая.

2

Похороны всегда тяжки, но и поминки не легче. После кладбища Ильин не мог не поехать к Левицким, хотя бы ненадолго. В большом автобусе рассаживались угрюмо, молча, — в каждом еще жила та острая боль, когда не хочется ни о чем говорить, и Ильин, не выносивший поминок, вдруг подумал, что этот обряд вовсе не так уж плох. После нескольких рюмок люди как бы приходят в себя, боль помаленьку утихает, и неизбежные грустные мысли о том, что и тебя когда-нибудь повезут точно так же, отходят.

Рядом с ним в автобусе оказался секретарь парткома Нечаев, и Ильин снова подумал: хорошо, что Нечаев здесь, а семья Левицкого поехала домой на его машине. И вообще хорошо, что Нечаев был на похоронах, хотя и не выступил — просто стоял в стороне. Говорили другие. Ильин поискал глазами и увидел впереди лохматую голову Коптюгова. Пожалуй, этот парень, плавильщик с «десятки», сказал лучше других — без привычных и обязательных слов, сказал так, что у Ильина на какую-то секунду перехватило горло. Он плохо знал Коптюгова — тот работал на заводе года полтора или два, и за все это время Ильин вряд ли обменялся с ним десятком ничего не значащих фраз. Лишь несколько дней назад, на партийном бюро, когда Коптюгова принимали кандидатом в члены партии, Ильин пригляделся к этому человеку с тем интересом, какого, казалось, Коптюгов не мог не вызывать.

Он был высок, с некрасивым, но, как говорят, запоминающимся крупным лицом, на котором выделялся тяжелый раздвоенный подбородок. Брови у него словно выгорели, а может, и на самом деле выгорели, они лишь намечались светлыми полосками, зато шевелюра была буйной, такую ни один гребень не возьмет, и, стоя перед членами бюро, Коптюгов то и дело смущенно проводил ладонью по волосам, будто стараясь пригладить их. Обо всем этом Ильин подумал вскользь, потому что Нечаев неожиданно сказал:

— Завтра, Сергей Николаевич, вас должен вызвать Заостровцев.

Ильин коротко кивнул. Главного инженера Заостровцева, который вот уже полгода исполнял обязанности директора ЗГТ, на похоронах не было. Все знали, что он в Москве, в главке, но если Нечаев говорит — завтра, значит, он вот-вот должен вернуться.

Разговаривать по-прежнему не хотелось, и он глядел в окно автобуса на пригородные домики в палисадниках; потом этот совсем деревенский пейзаж резко оборвался и начались кварталы новостроек — город наступал на бревенчатые избы окраины, которую Ильин помнил с детства. Он не думал, зачем его вызовет Заостровцев, все было понятно и так: цех остался без руководителя — значит, будут обсуждаться цеховые дела. На чашку чая у нас не приглашают… Хотя вот у Левицкого была такая манера: вечером, когда уже наваливалась усталость, он вдруг обрывал деловой разговор и спрашивал: «Может, кофейку, а?» И сколько за все эти годы было выпито кофе — не сосчитать! Хорошая была манера, хорошая привычка! Левицкий даже держал в столе сахар — для других, потому что сам пил кофе только с ксилитом.