Семейное дело

Нечаев тоже молчал. И опять, снова в сознании Ильина они объединились — Нечаев и Левицкий, хотя о том, как в прошлом году новый секретарь парткома навалился на начальника литейного цеха, он знал лишь со слов Левицкого. Тот вернулся в цех какой-то серый, с набрякшими мешками под глазами и, когда Ильин спросил, что произошло, махнул рукой:

«А, что ты задаешь ненужные вопросы? Обычное дело, только теперь за меня новое партийное руководство взялось. Кстати, будем вводить кислородную продувку, так что и тебе дел прибавится. Может, кофейку?»

«Нет, — отказался Ильин. — Тебя, что же, Нечаев на ковер поставил?»

«Он самый».

«А ты? Ты не сказал, что есть возможность увеличить выпуск металла, если…»

Левицкий махнул рукой.

«Я же тебя просил, Сергей…»

«Пойдем вместе, — настаивал Ильин. — Сейчас на заводе совсем другая обстановка. Я не собираюсь присваивать себе лавры новатора. Это же наше дело, и твое и мое. Пойдем к Нечаеву, он же инженер, черт возьми, давно ли сам начальником цеха был. Ты пойми, когда-то ведь надо начать…»

«Я устал, — сказал Левицкий. — Ты уж извини».

Ильин вышел, резко закрыв за собой дверь.

Сам он почти не знал Нечаева, и сейчас, в автобусе, сидя рядом с секретарем парткома, подумал, что все мы почему-то плохо знаем людей, с которыми работаем. В том трудном, порой изматывающем ритме, в котором мы живем, не остается времени на то, чтобы узнать о человеке больше. Не из любопытства, конечно, нет, а потому, что люди должны знать друг друга, если они связаны одним и тем же делом. Он снова поглядел на взъерошенную голову сидящего впереди Коптюгова. Видимся чуть ли не каждый день, а я только на партбюро узнал, что этот парень ушел из семьи, от матери, работал на юге, потом вернулся, но не домой… Только что мы проехали и его домик, один из тех, в палисадничках… Мать и отчим развели там такое хозяйство, что ступить некуда, и все на продажу, на рынок. Мещане, стяжатели, над каждой копейкой дрожат — вот он и не выдержал, ушел. Снимает комнатенку в городе за тридцать рублей. Подавал ли заявление в цехком относительно жилплощади? Подавал, ребята уговорили. Когда он ушел, секретарь партбюро сказал, что вот как нехорошо получается — один из лучших рабочих, сталевар дай бог какой, а мы даже не знали, как он живет. Надо помочь.

Ильин повернулся к Нечаеву.

— Кстати, как у нас с жильем? Я слышал, новый дом почти готов.

— Да, — сказал Нечаев. — А у вас что, плоховато?

— Я не о себе, — сказал Ильин.

Ему показалось, что Нечаев поглядел на него как-то удивленно, но, возможно, это только показалось, чему тут удивляться-то?

Автобус уже подошел к дому, где жила семья Левицких.

И опять в тяжелой тишине маленькой квартирки, когда мужчины стояли в коридоре и курили, в этом долгом и неловком ожидании Ильин как бы продолжил свою мысль, случайно пришедшую к нему по дороге и которая, оказывается, прочно засела в нем, — мысль о том, как мы плохо знаем друг друга. Он знал и жену, и дочку Левицкого, но никогда, ни разу не был здесь, в этой квартире. Пятидесятилетие Левицкого отмечали в ресторане (тогда же, кстати, и выпили на «ты»), а вот здесь он впервые. Фотографии на стенах, как в каждом доме. Больше всего, конечно, Алешкиных — у Левицкого был культ внука. Молодая еще Елена Михайловна… Как-то Левицкий рассказывал, что женился он в сорок втором на формовщице, и чуть ли не год они прожили в цехе, оборудовав крохотную кладовку позади раздевалки.

Сейчас в двух комнатах стояли столы и невозможно было представить себе, как здесь жил Левицкий. Напрасно Ильин пытался сделать это. Да и зачем? Теперь это не имело уже ровным счетом никакого значения.

На телевизоре стояла, прислоненная к стене, его фотография, такая же, какая висела в вестибюле заводоуправления, — фотография человека, у которого впереди было еще много работы, удач и неприятностей, наград и выговоров, когда у него еще не было ни Алешки, ни болезни, и была годовая командировка в Индию, в Бхилаи, и когда он, конечно, не думал, что вот здесь соберутся его знакомые, родня, сослуживцы, чтобы налить в рюмки водку и, стоя и молча, выпить за память о нем.

Он увидел, как на другом конце стола усаживают Алешку. Парню, наверно, лет семь. Ну да, семь — Левицкий же говорил: «Мой нынче в школу пойдет».

Этого Алешку весь завод видел каждый день. Года два назад в каждом цехе появились огромные рисованные плакаты. Заводской художник изобразил на них чудесного мальчишку, который глядел на всех с веселой улыбкой. Сверху, над ним, была надпись: «Папы и мамы, возвращайтесь домой здоровыми!» Снизу, помельче, другая: «Соблюдайте правила техники безопасности». Левицкий был тогда на седьмом небе от счастья, что из всего детского садика художник выбрал для натуры именно его Алешку.

Да, слишком много воспоминаний…

После первой молча выпитой рюмки он заметил, как Коптюгов, сидевший неподалеку, подошел к Елене Михайловне. До него донеслось: «Извините… Ночная смена…» — и сразу же вслед за ним вышли двое его подручных. «Молодчина», — подумал Ильин.