Читаем Семейное дело полностью

К тому же ему пришлось перекроить график работ на двух печах так, чтобы были одновременно задействованы бригады Чиркина и Коптюгова. Другим он просто не доверит такой заказ.

— Коптюгов? — переспросил Званцев. — Помню. Высокий такой, кучерявый? На днях на бюро райкома утверждали ваше решение о его приеме в кандидаты. Мне бы хотелось присутствовать при заливке.

— Мы сообщим, — сказал Нечаев.

А Званцев, удобно устроившись у окна и не заглядывая ни в какие бумажки, уже задавал другие вопросы: как работают заместители по новой системе, как обстоят дела с планом оргработ по земледелке, когда думаете перевести участки на хозрасчет? И ничего не записывал, но, отвечая, Ильин был уверен, что каждый его ответ запомнится: ведь все эти вопросы, которые задавал ему Званцев, шли, если можно так сказать, от его же, Ильина, докладной записки! И сейчас Званцев словно бы проверял, что уже сделано и как сделано.

— Знаете что, Сергей Николаевич, — сказал он, когда все вопросы и ответы кончились, — если бы я сегодня был директором, я бы передал вам всю свою власть. Скажем, на полгода. Хватит вам времени? И никто ни во что здесь, в цехе, не будет вмешиваться. Вы — единоличный хозяин. Согласны?

— Нет, — сказал Ильин. — «Не вмешиваться» — это, конечно, приятно для любого начальника цеха, потому что все еще помнят, как Силин не доверял никому и стоял у каждого над душой.

— Да уж! — засмеялся Нечаев. — Когда-то у меня с Владимиром Владимировичем Силиным было крутое объяснение по этому поводу.

— Но кроме этого «не вмешиваться», кто-то должен и помогать, — закончил Ильин. — Иной раз добрых личных отношений с отделами бывает недостаточно.

— Мы будем вам помогать, — серьезно ответил Званцев. — Я скажу вам честно: для меня ваш цех будет на первом месте. Но, Сергей Николаевич, не обессудьте: если мы вдруг, не дай-то бог, хоть один разок сработаем враздрай, как говорят моряки… Впрочем, не будем пессимистами. Силин жал, это был его метод. Я буду требовать. Чему это вы улыбнулись?

Ильин действительно улыбнулся, вспомнив тот придуманный им «клуб интересных встреч».

— Принято! — сказал он. — А то, знаете, мне уже начало казаться, что мы скоро будем решать вопросы в родственных объятьях.

Это был его первый разговор со Званцевым, и, когда тот ушел, Ильин подумал: кажется, теперь все действительно будет проще. Не легче, нет, а проще. То нервное напряжение, которое он постоянно испытывал, став начальником цеха, начало спадать сразу же, и он мельком отметил это. От Званцева словно бы исходили какие-то волны ровного спокойствия, и пусть это лишь казалось Ильину, пусть это было только ощущением — он знал, что впереди еще будет достаточно всякой нервотрепки, — само по себе это ощущение было радостным.


Другое знакомство состоялось на следующий день, уже в цехе. Ильин не стал провожать туда Сережку и попросил сделать это Эрпанусьяна. Для Тиграна приход младшего Ильина в цех был неожиданностью, и, когда они вдвоем спускались по узенькой и крутой, как корабельный трап, внутренней лестнице, Эрпанусьян, то и дело оборачиваясь, спрашивал:

— Ты что, упал? Какого черта тебя понесло к нам? Ты вообще понимаешь, что такое работать у печи? А ты попросил бабку связать тебе люмбажник?

— Чего связать? — не понял Сергей.

— Через неделю ты схватишь радикулит! — крикнул Эрпанусьян — По-научному — люмбаго. Нет, абсолютные балды — и ты, и твой милый папаша. Значит, институт побоку? Или хочешь что-то кому-то доказать?

Сергей шел и смеялся: Эрпанусьян сыпал вопросами и не хотел слышать никаких ответов. Нельзя было не любить шумного Эрпанусьяна; для Сергея он с детства был «дядя Тигр» (куда легче было называть его так, чем Тигран), и Сергей смутно помнил, как дядя Тигр жил с ними в одной комнате, а спал под столом — больше было негде. И как потом он, Сергей, закатывал скандалы и тоже рвался спать под столом, как под крышей. «Дядя Тигр мог, а мне нельзя?» Это было, когда Тигран получил свое жилье, уехал от них и в комнате стало пусто и скучно.

Эрпанусьян вел Сергея знакомить с бригадой. Еще накануне, проходя по цеху, Ильин свернул ко второй «десятке» и сказал Коптюгову, что завтра придет к нему новый подручный, он не стал скрывать (тут не скроешь!), что это его сын, но именно это обстоятельство заставляет его просить, чтоб не было никаких скидок. Учить по-настоящему, держаться построже, Ну, а в случае каких-либо нарушений немедленно докладывать мастеру. «Он что, с завихрениями?» — спросил Коптюгов. «Нет, — ответил Ильин. — Но мало ли что…»

Нелепое положение! Нигде, ни в одном нашем ПТУ не готовят подручных и сталеваров для малой металлургии — для нас, например, энергомашиностроителей. А чермет своих не дает — самим не хватает. Вот и приходится растить их домашним способом, прямо в цехе. Выучить подручного еще куда ни шло. Со сталеварами же совсем чудо, и, если, случается, заболевает и не выходит в свою смену один, приходится перекраивать графики, брать сталеваров с других печей, а то и рисковать — доверять плавку первому подручному. Так было зимой, когда по городу гулял грипп.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Алые всадники
Алые всадники

«… Под вой бурана, под грохот железного листа кричал Илья:– Буза, понимаешь, хреновина все эти ваши Сезанны! Я понимаю – прием, фактура, всякие там штучки… (Дрым!) Но слушай, Соня, давай откровенно: кому они нужны? На кого работают? Нет, ты скажи, скажи… А! То-то. Ты коммунистка? Нет? Почему? Ну, все равно, если ты честный человек. – будешь коммунисткой. Поверь. Обязательно! У тебя кто отец? А-а! Музыкант. Скрипач. Во-он что… (Дрым! Дрым!) Ну, музыка – дело темное… Играют, а что играют – как понять? Песня, конечно, другое дело. «Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки»… Или, допустим, «Смело мы в бой пойдем». А то я недавно у нас в Болотове на вокзале слышал (Дрым!), на скрипках тоже играли… Ах, сукины дети! Душу рвет, плакать хочется – это что? Это, понимаешь, ну… вредно даже. Расслабляет. Демобилизует… ей-богу!– Стой! – сипло заорали вдруг откуда-то, из метельной мути. – Стой… бога мать!Три черные расплывчатые фигуры, внезапно отделившись от подъезда с железным козырьком, бестолково заметались в снежном буруне. Чьи-то цепкие руки впились в кожушок, рвали застежки.– А-а… гады! Илюшку Рябова?! Илюшку?!Одного – ногой в брюхо, другого – рукояткой пистолета по голове, по лохматой шапке с длинными болтающимися ушами. Выстрел хлопнул, приглушенный свистом ветра, грохотом железного листа…»

Владимир Александрович Кораблинов

Советская классическая проза / Проза