Семейное дело

Когда Сережке исполнилось восемнадцать, перед самым его уходом в армию, Ильин подарил ему толстую клеенчатую тетрадь, в которой записывал все его словечки и проделки. Славный был тот вечер! Сережка читал вслух, а Ильин и Надежда снова смеялись, вспоминая. «Пять лет. Во дворе сосед спрашивает: «Как жизнь?» — «Какая же это жизнь? Детство мое кончилось…» Или другая запись: «Можно погулять?» — «Спать пора». — «Я же днем целых два часа спал для вас!» За годы накопилось много таких записей. Сережка куда-то спрятал эту тетрадку, но как-то раз, месяца три назад, войдя в его комнату, Ильин увидел ее в Сережкиных руках. «Читаешь?» — «Нет. Думаю». — «О чем же?» — «Во-первых, почему ее вел ты, а не мама, а во-вторых, — зачем?» — «Весьма глубокомысленные вопросы! Объяснение же простое: у мамы ужасный почерк, а с годами у людей слабеет память». — «Не то, батя, — сказал Сергей. — На фотографиях остается только физиономия. Просто ты хотел, чтобы мне осталась душа, что ли? Та, детская…» — «Ишь ты!» — смущенно усмехнулся Ильин и не нашелся, что еще ответить.

Да, за эти двадцать лет, которые прошли что-то уж слишком быстро, Сергей не просто вырос. Часто Ильин с удивлением замечал в нем себя — свой характер, свои жесты, свои слова. Даже походку — и ту Сережка перенял от него. Но главное — характер, быть может, излишне упрямый, когда уговоры не действуют, а лишь укрепляют в сознании собственной правоты. Ильин с удовольствием вспоминал, как в первый же день занятий в пединституте Сергей вернулся домой, остриженный «под ежик». Мать всплеснула руками: зачем ты это сделал? Ты ведь уже не в армии! Сейчас модно носить как раз длинные волосы! Сергей кивнул: «Вот именно! Новая мутация хиппи, мама, по имени «хэйри», — волосатики а-ля Джизиус Крайст. Поэтому-то я и остригся, чтобы не походить на наших институтских пуделей в штанах».

Мать разнервничалась (было бы из-за чего!), а Ильин хохотал — ему ужасно понравилось все это! Протест, да еще с такой эрудицией! Он, конечно, слыхом не слыхивал, кто такой этот самый Джизиус Крайст, но раз уж Сережка против него, стало быть, заслужил Джизиус, и поделом ему!

Но это что, это еще мелочи! В третьем или четвертом классе Сергей начал хватать тройки по поведению. Ильин пошел в школу, и выяснилось, что в классе травят девочку в очках. Дети бывают порой чересчур жестоки. И Сергей дрался всякий раз, когда ее задевали. Бил чем попало и куда попало. «У вашего ребенка дурные задатки», — сказала Ильину классная воспитательница. «Ну, — сердито ответил Ильин, — что касается меня, то я буду всячески развивать в нем эти задатки. Когда-то я тоже дрался за девчонку». — «Что ж, вынесем вопрос на педсовет». Ильин разозлился: «А я поинтересуюсь, какие оценки по педагогике были у вас в институте». С тем и ушел.

Ильин любил Сережку и знал, что тот ближе к нему, чем к матери. Дед и бабка — те, конечно, трясутся над ним, но для них главная забота о внуке — накормить повкусней.

Сейчас Ильин, убрав со стола, слушал, как Сергей плещется в ванной, фыркает, даже чего-то мурлычет себе под нос. Из ванной он вышел в одних трусиках — большой, мускулистый, загорелый, и Ильин, естественно, не мог не сказать, что после ванной загара-то вроде бы поубавилось.

— Так что же ты строил там? Опять коровники?

— Школу, — сказал Сергей. — Такую храмину отгрохали! Районное начальство приехало, и вдруг — поп! Представляешь? Тут речь говорят, музыка, а я гляжу, он из-под рясы так тихонечко перекрестил школу и ушел. Потом выяснилось — его внук туда в первый класс побежит. Да мама видела, рассказывала тебе, наверно…

— Нет, — сказал Ильин. — Не рассказывала.

Сергей закурил — и точно так же, как это делал Ильин, взял сигарету большим и безымянным пальцами.

— Пойдем спать? — спросил Ильин.

— Погоди, — сказал Сергей — Мать очень… переживала? Ну, по поводу моего решения.

— Очень.

— А ты?

— Я — не очень. Совсем не переживал. Ты — человек взрослый.

— Куда мне идти?

— Если ты решил заняться настоящим делом, найди настоящее.

— Ты ничего не хочешь мне посоветовать? Впрочем, быть дворником, продавцом, сантехником — тоже дело, верно? Кто-то ведь должен?

— Вот что, Серега, — сказал Ильин, — давай-ка сейчас на боковую, договорим после. С утра поезжай на дачу, мать там уже сама не своя…

— Она что же, все время на даче? — спросил Сергей, оглядываясь, будто стараясь увидеть какие-то оставленные матерью следы.

— Да. Старикам уже трудновато — продукты, готовка, огород… — Он сказал это и сам почувствовал, как у него фальшиво вышло.

— Ясно, — сказал Сергей.

— Что ясно?

— Ну вы и молотки, предки! Сколько лет вместе, а ссоритесь, как молодые. На этот раз из-за меня, как я понимаю?

— Что ж, угадал! Только мы не ссорились. Просто мы с мамой по-разному смотрим на вещи.

Ему не хотелось никакого серьезного разговора. Но Сергей уже все замечал и все понимал сам. Он давно не ребенок. Он любит обнять его и мать, сдвинуть своими сильными руками их головы и постоять так — три лица, прижавшиеся друг к другу. Он словно чего-то боится. И то, что он сам завел этот разговор, не обманывало Ильина.