Семейное дело

И вот теперь вечерами она уходила из дому, шла через реку — в Новые Липки, ходила по набережной, садилась на ту скамейку, где Ерохин накинул на нее свой пиджак, и каждый вечер ее обступало незабытое с годами; она словно бы заново жила в прошлом, стараясь ничего не упустить, не утратить из него.

Однажды она спохватилась: а детдом? Вот уж, действительно, не дело — почти месяц здесь, а даже не заглянула туда!

Когда-то детдом № 1 был на-городской окраине, теперь город шагнул далеко за него, и старое неказистое здание бывшего губернского архива оказалось в окружении построек первых послевоенных лет — с арками, портиками и колоннами, и казалось, что оно случайно забрело сюда, такое некрасивое среди своих пышных, даже надменных в своей красоте собратьев.

Когда-то рядом с детдомом была роща, осенью там можно было набрать крепких черноголовых обабков. Теперь рощи не было — вырубили всю, и вместо берез возле домов торчали подстриженные, похожие на банные веники тополя.

Зато сейчас у входа была другая надпись: «Большегородский образцовый интернат имени Александра Матросова», и над дверью в большом круге — барельеф Матросова. Ольга толкнула дверь и вошла в вестибюль.

…Вот они — и она среди них — в костюмах или платьях из «чертовой кожи». Они обступили ее со всех сторон, стриженые мальчишки и девчонки, бледные, худые, потому что сегодня, как вчера и позавчера, у них на обед каша, чуть пахнущая американской тушенкой «Свифт. Чикаго», о которой говорили, что ее делают из водяных крыс. Мех — на шапки, а мясо — в Россию. Или яичницы из яичного порошка — по выходным, с кусочком американского же горького шоколада. Осенью было лучше: за рощей, в поле, поспевала своя картошка.

Девчонки и мальчишки смотрели на нее сейчас из того голодного времени с той же надеждой в глазах, с какой и она глядела на взрослых, приходивших сюда. Несколько раз было так, что родители находили здесь своих детей. Ольга верила, что отец или мать тоже могут прийти. И Сережка верил. Они верили все. Так было легче. Сейчас, стоя в пустом вестибюле, Ольга видела себя — нескладную, с красными руками, с жиденькими косичками, — и тишина, которая окружала ее, казалась ей мертвой: той девочки не было уже. Не было — и не надо ее ни вспоминать, ни жалеть.

Ольга нерешительно поднялась по широкой лестнице. Вправо и влево уходили сводчатые коридоры. Когда она видела их пустыми и тихими, ей всегда становилось не по себе, и сейчас тоже она испытала прежнюю, уже забытую робость перед этой загадочной тишиной мрачных коридоров. Дом казался вымершим, будто приготовленным на слом.

Да нет же! Сейчас ведь середина августа и все ребята в пионерском лагере. Ольга быстро пошла по коридору, в самый его конец; она шла уверенно к той двери, за которой была комната с таким же, как и в коридоре, сводчатым потолком и нишей в толстенной стене: наверно, когда-то в этой нише были полки с пыльными папками архивных бумаг. Эта дверь тоже была открыта. Ольга удивилась — какое здесь все маленькое! Маленькая комната, маленькое окно, маленькая ниша, маленькие кровати со скатанными матрацами.

Тут же она подумала: в детстве все кажется большим.

Все. Можно идти обратно.

Какие-то приглушенные звуки доносились сверху, со второго этажа. Она чувствовала запах краски — наверно, в доме идет ремонт. Подниматься уже не хотелось. Вряд ли она встретит кого-нибудь из знакомых через столько-то лет! Ольга вернулась к лестнице и увидела внизу, в вестибюле, девочку.

Девочка стояла, поставив на, пол фанерный чемодан. Августовский день был жарким, но на ней было пальто, старенькое, поношенное и короткое ей — руки далеко торчали из рукавов. Она глядела на Ольгу, заметно волнуясь, даже красные пятна пошли по лицу. Ольга улыбнулась ей, девочка спросила:

«Вы начальница?»

«Что ты! — сказала Ольга. — Просто я сама здесь выросла, вот и зашла поглядеть».

«А, — сказала девочка. — А начальница где?»

Ей было лет тринадцать или четырнадцать. На ногах резиновые сапоги. Такие в городе не носят. Значит, из деревни, подумала Ольга.

«Никого здесь нет, — сказала она. — Наверху ремонт идет, может, там кто-нибудь и есть из начальства. Ты поднимись, узнай».

Было в этой долговязой, нескладной девочке что-то такое, что удержало Ольгу. То ли ее волнение и растерянность, то ли вот эта негородская одежда, и фанерный чемоданчик к тому же. Ольга не спешила уходить. Девочка подняла свой чемоданчик, и Ольга засмеялась:

«Да оставь ты его здесь. Что у тебя там — золото, что ли?»

«Не золото, — строго ответила девочка. — Сама знаю что».

«Погоди, — остановила ее Ольга. — Ты откуда приехала?»

«Из Лутовни».

«Что, никого у тебя нет?» — тихо спросила Ольга.

«Не-а. Я у тетки жила, а тетка замуж вышла. Тесно, да и…»

Она не договорила, сообразив, видимо, что вовсе не обязательно откровенничать с незнакомым человеком. И так-то сказала слишком много. Подняв чемодан, она пошла наверх, на второй этаж, а Ольга села на длинную скамейку. Странная девчонка. Если она никого здесь не найдет, где ей устроиться?