Семейное дело

Ольга ждала недолго. Девочка появилась минут через пять, еще более растерянная, вот-вот разревется в три ручья. Там, наверху, только одни маляры, а начальство появится дней через пять.

«Ну и что? — спросила Ольга. — Подумаешь — пять дней! Поезжай обратно, к тетке. До Лутовни на автобусе три часа, не больше».

«Нет, — качнула головой девочка. — Туда уж я не поеду…»

И опять не договорила.

Ольга разглядывала ее. Бледная, большеглазая, худющая, светлые волосы не причесаны, плечи под узеньким пальтишком такие, что, кажется, тронь — и уколешься… И тонкие ноги болтаются в сапогах.

«Ладно, — сказала Ольга. — Можешь пока у меня пожить. Идем».

«Нет», — снова, но на этот раз уже испуганно сказала девочка, не выпуская ручку своего чемодана.

«На скамейке ночевать будешь, что ли?»

«Все равно», — ответила она.

«Тебя как зовут?»

«Нина».

«Ты что же, боишься меня, что ли?»

«Тетка наказывала… У вас в городу не так, как у нас».

«Не в городу, а в городе, — усмехнулась Ольга. — А если так, чего ж ты от тетки-то уехала? Пошли, Нина. Я одна и ты одна — вот нас уже и двое».

По пути Ольга выяснила, что никаких документов, кроме метрики да выписки из решения суда о лишении ее отца родительских прав, у Нины нет. Приехала девчонка в город, спросила у первого же милиционера, где тут ближайший детский дом, и пошла пешком, побоявшись сесть в трамвай.

На глазах Ольги происходило чудо, в которое было трудно поверить. Недоверчивость девочки, напуганность, настороженное ожидание непременного подвоха, которое, по наущению тетки, обязательно в «городу», — исчезли сразу же, едва Ольга привела ее к себе. Конечно, были и нелепости. Нина спросила, сколько с нее будет причитаться за угол и питание. Удивилась: как это ничего? Почему же вы меня приютили? Что-то во всем этом было для нее не так, и Ольга могла лишь с грустью догадываться, в каком мире она росла.

Но, по счастью, все это было в ней не своим, не собственным, потому что уже к вечеру она освоилась, называла Ольгу тетей Олей, подробно рассказала ей о себе (отец — пьяница, мать померла из-за него, от побоев, и ей тоже доставалось, сейчас отец осужден, у тетки же ей жилось тоже несладко, и так далее).

Нине было четырнадцать. Надо протянуть два года, а потом она хочет работать здесь, в городу.

«В городе», — снова поправила Ольга.

И поначалу Нина боялась города, боялась переходить улицу, пугалась потеряться в универмаге, куда они пошли купить Нине платьишко поприличней и туфли, боялась ездить на троллейбусе и называла его триболусом, и обрадовалась, увидев телегу с лошадью. Ольга сводила Нину в гороно — нужно было направление; прямо оттуда — на реку, покататься на речном трамвайчике, и в зоопарк, и в музей… Она раскрывала перед Ниной Большой город с той радостью, которую когда-то испытала сама, робкая девочка, вцепившаяся в руку отца. Вечером она спросила, что же Нине больше всего понравилось, и та ответила:

«Все. И еще мороженое».

У Ольги она прожила неделю.

Оставить ее здесь? — думала Ольга. Ей хотелось оставить девчонку, она нравилась ей своей простотой, открытостью, постоянным желанием помочь, но Ольга понимала, что не может, не имеет права брать на себя такую ответственность. Если бы она была совсем крохой — другое дело. И денег хватило бы на двоих. Через неделю они поехали в интернат, и Нина ревела, прощаясь, и у Ольги тоже были полные глаза слез.

«Ну чего ты плачешь, дурочка? Я же никуда не денусь. Будешь приходить на выходной, да и я на неделе забегу…»

Уже дома она вспомнила: там, на канале, в Средней Азии, приехала медицинская бригада, и тайком от Ерохина Ольга пошла к врачу. Пожилая женщина долго расспрашивала Ольгу о болезнях, перенесенных в детстве, долго осматривала, а потом, вздохнув, сказала, что, если она хочет ребенка, надо ехать в Москву, в специальную больницу, да и то никакой уверенности нет. Может, все-таки надо было тогда поехать… Наверно, сейчас все было бы иначе, если б рос маленький Ерохин.

Через два дня, купив конфет, она поехала в интернат — узнать, как устроилась Нина…

Она выросла как-то быстро и незаметно.

В то, что Нина выходит замуж, Ольге было трудно поверить. В ее памяти все еще жила та деревенская, нечесаная, в стареньком тесном пальтишке девчонка, пуще всего на свете боявшаяся за свой фанерный чемодан с замком. Трудно поверить было еще и потому, что, стало быть, прошло семь, нет — почти восемь лет! — и куда девалась та девчонка! Нина была рослой, стройной, с очень ясным лицом, обычно спокойным, но теперь еще будто бы светящимся от того счастья, которое жило в ней. И, глядя на нее, Ольга думала, что для Нины это не просто замужество, это нечто большее — вершина любви, что ли, когда все духовные силы направлены к одному — не только быть счастливой самой, но сделать счастливым другого человека.