Семейное дело

— Господи, — сквозь слезы сказала Антонина Владимировна, — как могли бы жить! Женился бы он, жену привел, внукам какое раздолье… Вы поговорили бы с ним, Саша? Или нет! Где ваше общежитие? Я сама приеду. Не могу больше так, извелась вся. Ну, чем ему Иван Егорович жить помешал? Я любила мужа, очень любила и не забуду никогда, хотя всего-то три месяца и прожили… А Иван Егорович…

Она махнула рукой и не договорила. Будиловский встал. Он не мог видеть, как плачет эта женщина, и не мог утешить ее. Своей матери он писал длинные письма, зная, что ей становится легче от них. Здесь же он был бессилен.

Он оставил адрес общежития и, торопливо попрощавшись, ушел. Уже дома он дописал эпизод, как Коптюгов увидел за прилавком торгующего клубникой отчима, и Коптюгов, прочитав, сказал:

«Ну вот, теперь все в ажуре».

Однако Будиловский вычеркнул все это уже в гранках и потом, когда очерк был опубликован, объяснял Коптюгову: вычеркнул редактор, потому что при верстке повис «хвост» — материал не влезал, вот редактор и вычеркнул именно этот кусок. Ему было все равно, поверит Коптюгов или нет. Возможно, он поверил, но обиделся. Они почти не разговаривали…

Ни о чем этом Будиловский не сказал сейчас Генке. Зачем?

— А все-таки, чего ты примчался?

— Дело есть, — буркнул Генка.

— Что-нибудь случилось?

— Ну, — сказал Генка. — Папашей собираюсь стать, вот что случилось. А на хрена мне оно!

Будиловский сел на кровати. Как — папашей? Генка усмехнулся.

— Очень просто. Или ты еще рядовой необученный?

— Ну и что? — спросил Будиловский. — Ну, женишься на ней, на Ленке, всего и дела-то. Комната у тебя есть…

— У меня еще и голова есть, — зло ответил Генка, — а совать ее в хомут не собираюсь. Понял? Мне еще пожить по-человечески хочется.

— Что значит — по-человечески?

— Брось, Сашка! — поморщился он. — Здесь мы с тобой разные, ты этого все равно не поймешь. Да и не люблю я ее, Ленку. Если хочешь знать, мне с ней и повозиться-то не пришлось — сама навязалась. Ну а я был один, вот и влип в первую попавшуюся… Конечно, все это между нами, надеюсь.

Скоро пришел Коптюгов — раздраженный, вымокший под дождем, и не удивился, увидев здесь Усвятцева. Мало ли зачем пришел человек.

— Соскучился? — спросил он, стараясь пригладить свои жесткие, дыбящиеся волосы.

— Слушай, Коптюг, — сказал Генка, — дело у меня к тебе такое… Сашка знает. Влип я, понимаешь?

Он рассказал Коптюгову обо всем, тревожно глядя на него, как бы стараясь угадать, какое впечатление произведет его рассказ. Но сейчас он рассказал больше, чем Будиловскому, — и о том, что Ленка хочет ребенка и не слушает его, и что не сегодня-завтра может проболтаться родителям, а там — сам знаешь, какая баба Татьяна Николаевна! — поднимется хипеж на весь завод, да так, что костей не собрать.

— Да уж! — согласно кивнул Коптюгов.

— Вот я и говорю! — обрадованно подхватил Усвятцев. — Жениться я все равно не собираюсь. А если пойдет шум…

Он не договорил: его мучило, что «шум» кончится судом, а все знают, что с Ленкой был именно он, и соседи подтвердят то же самое, стало быть, четверть отдай — и не греши… Сейчас он думал только об этом и только это пугало его больше всего.

Вдруг Коптюгов тихо засмеялся. Он сидел за столом — нога на ногу, сигарета в опущенной руке — и смеялся, глядя на Генку, будто тот рассказывал ему бог весь какой смешной анекдот. Усвятцев же мрачнел больше и больше, не понимая этого неожиданного веселья.

— Ах ты, кисонька ты моя! — смеялся Коптюгов. — Переспал с девчонкой — и ко мне? Спасай, дядя, от ребеночка? Что скажешь, Сашок?

После нескольких дней натянутых отношений, молчания это ласковое обращение оказалось тоже неожиданным, и Будиловский ответил, что ничего страшного, по его мнению, не случилось.

— Ничего? — спросил, все еще посмеиваясь, Коптюгов. — Конечно, ничего! И на свадьбе погуляем как следует, а потом скинемся на коляску. По десятке. А если она еще двойню выдаст, а? Как говорится, счастье отца не имело границ…

— Я ж серьезно… — пробормотал Генка.

— Я тоже серьезно, — резко оборвал смех Коптюгов. — Ты прибежал сюда свою четверть спасать, как я понимаю. Не хочется алиментики поплачивать? А я о другом думаю. Если будет шум, не одного тебя потянут, а и меня тоже. Я-то знаю, как это у нас делается. Обязательно найдется какой-нибудь горластый: вон у Коптюгова в бригаде аморалка, куда он смотрел, а еще кандидат в партию! Понял теперь? Ленка — тряпка, я ее быстренько уломаю, но не ради твоих прекрасных глазок.

Будиловский глядел на него непонимающими глазами. То, о чем говорил сейчас Коптюгов, было не просто непонятно ему. За каждым словом ему чудилось что-то и гадкое, и холодное, и расчетливое одновременно, и он мог лишь поражаться тому, как открыто, не стесняясь, говорил Коптюгов.

— Ты хочешь уговорить ее, чтобы она…

— Вот именно, — сказал Коптюгов. — Нам это не нужно.

— Но ведь это, по-моему…

И снова Коптюгов не дал ему договорить.

— Помолчал бы ты, а? — тихо сказал он. — Тоже мне — образец высокой морали нашелся! Ты почаще своего профессора вспоминай.