Семейное дело

— Не знаю, Колька, — устало сказал Ильин. — Временами мне кажется, что лучше всего удрать куда-нибудь на край света. Но от самого себя не убежишь и на пятом десятке новую жизнь не начнешь. Может быть, это уже привычка, а может, и трусость. После стольких лет… Ты, наверно, не помнишь — до войны у нас, в Большом городе, возле реки останавливался передвижной зоопарк. Однажды из клетки сбежала рысь. Мы удрали с уроков — поглядеть… Она лежала на ветке, рядом были другие деревья, а за Липками уже начинался лес… Милиционеры уже хотели стрелять в нее, а директор зоопарка забрался на дерево, накинул на рысь пальто и спустился с ней, как с запеленатым младенцем. Думаешь, она одурела от свободы? Нет. Она не привыкла к ней. И у нас то же самое. Освобождение может обернуться крахом, катастрофой.

— Это должен решать ты сам, — сказал Колька. — Ведь все равно что-то придется решать.

Он пошел проводить Ильина до автобусной остановки. Уже было темно, в окнах одинаковых зданий горели огни, там двигались люди, и Ильин, остановившись и глядя на освещенные окна, сказал:

— Посмотри. За каждым окном — своя жизнь. Радуются, ссорятся, растут, любят, ненавидят, страдают, смеются… Возможно ли разобраться в людях, а? Тебе, например, или твоему другу писателю, когда иной раз в самом себе разобраться не можешь…

Колька, взяв Ильина под руку, ответил с неожиданной веселостью:

— А может, Серега, это и хорошо, что так сложен человек? Не в энтим суть, как говорит наш дворник.

— Тогда в чем же?

— Я отвечу тебе словами мудрого старика Бэкона: «В каждом человеке природа всходит либо злаками, либо сорной травою; пусть же он своевременно поливает первое и истребляет вторую». Вот в энтим суть, брат ты мой любезный! — Они уже подошли к остановке, и Колька добавил серьезно и тихо: — Я очень хочу видеть тебя счастливым, Серега.

Они обнялись, и Ильин тоскливо подумал, что теперь они встретятся не скоро и что там, в Большом городе, ему будет не хватать именно Кольки.

Вылететь в Большой город Ильину не удалось — погода была нелетной, в Ленинграде стояли густые мозглые туманы, пришлось снова ехать поездом. Но и тут ему не повезло: билетов на прямой уже не было. Какая нелепость! Ехать сюда одному в пустом вагоне, а обратно терять около полутора суток, потому что билеты в Большой город были только через Москву! Ладно, подумал он, зайду к старикам хотя бы…

В Москве он тоже не был давно, она сразу оглушила его, обрушилась шумом, людским потоком, хотя был обычный будний день. С вокзала он пошел пешком. Ему не хотелось приходить к старикам так рано. Вообще-то ему совсем не хотелось идти к ним после того, что он понял в теще, но если Надежда узнает, что он был в Москве и не зашел, опять начнутся бесконечные упреки.

Он нарочно сворачивал на боковые улицы, шел медленно, словно оттягивая встречу. Точно так же он любил часами бродить по Москве в студенческие годы, но — боже ты мой! — как все было тогда иначе! Другая Москва, другой я, другие мысли, другое настроение… Подходя к дому Надеждиных родителей, он вовсе замедлил шаг. Вон тот дом. Не надо ни о чем вспоминать. Колька прав, конечно: этими воспоминаниями я стараюсь гальванизировать прежние чувства, как препарированную лягушку.

Ему открыл тесть — заспанный, наверно только что вставший — и удивленно уставился на Ильина: ты откуда взялся? Надежда звонила, говорила, что ты в Ленинграде…

Он прошел в ту комнату. Здесь ничего не изменилось за двадцать лет, только телевизор был другой. Старые люди не любят перемен и не выбрасывают вещи, состарившиеся вместе с ними.

— Садись, — сказал тесть. — Я чайник поставлю. Будешь пить чай?

Ильин кивнул.

— А мать на рынок ушла, потом по магазинам, так что будет не скоро.

Он вышел на кухню, а Ильин против своей воли, против желания не вспоминать ничего, что было связано с этим домом, оглядывался, и чего-то не хватало ему, словно что-то исчезло отсюда с того дня, когда он был здесь лет пять назад. Все-таки он понял, чего не хватало. Не было его фотографии! Она висела тут, у окна, рядом с фотографиями Надежды и Сережки. Даже дырочка от гвоздя была видна на обоях! Значит, сняли, чтоб не мозолил глаза… Он грустно улыбнулся. Конечно, Надежда наговорила родителям обо мне целый воз всякой всячины. Да, не надо было заходить сюда, конечно.

Тесть держался с ним спокойно и сухо — впрочем, он всегда был таким, сколько Ильин знал его: спокойный, неразговорчивый, сухой, точный, уверенный в правоте своих суждений (у Надежды то же самое, должно быть наследственное!) и без тени юмора.

Когда тесть вошел, Ильин спросил его:

— Надя давно звонила?

— Позавчера, кажется.

— Там все в порядке?

— Это тебе лучше знать, в порядке или нет, — ответил тесть, не глядя на него и ставя на стол хлеб, сыр, колбасу, чашки. — На мой пай, у вас не все в порядке.

Так, — подумал Ильин. — Значит, разговора не избежать.

— Хорошее начало, — сказал он.