Семейное дело

— Да уж куда лучше! — отозвался тесть — За что ты мою дочку-то терзаешь? Что она тебе плохого сделала? Звонит и ревет: дома почти не бываешь, в театр укатил — ее на улице одну бросил, в выходной слова от тебя не дождешься… Ты смотри, Сергей! Мы так не привыкли. Мы с моей душа в душу прожили, а куда хуже было: и война, и Север… Жить с уважением надо. Ты что ж, думаешь — ты начальник цеха, а она машинистка простая, велик труд пальцами по машинке стучать? А она вон работу на дом берет, лишнюю копейку заработать. Да еще приготовить, накормить, обстирать тебя надо… Не думали мы, что наша дочка через столько-то лет от тебя плакать будет… Без уважения ты живешь. Одну на улице бросил!.. Домой тогда в два часа ночи пришел…

Вот как она рассказала, стало быть! — подумал Ильин. Он молчал. Любые слова — объяснение ли, оправдание ли — не приведут ни к чему. У Надежды была просто легкая истерика. Конечно, верят ей, а мне не поверят, что бы я ни сказал. Для них существует только одна правда — то, что говорит Надежда. А ведь она не рассказала, почему я пришел тогда в два часа ночи! Не рассказала, потому что сама не поняла, зачем мне понадобилось ходить ночью по городу с фотографией матери в кармане…

Ильин встал.

— Спасибо, — сказал он. — Я никогда не служил в армии, но сейчас почувствовал себя новобранцем, из которого выколачивают гражданскую пыль. Наверно, мне не надо было заходить к вам. Ведь вы все — это вы, семья, клан… А я — это я один, человек без доверия. Значит, до весны?

— Как тебе угодно, — сухо ответил Петр Иванович.

— Теще привет передавайте.

— Передам.

Ильин ушел. Что ж, пусть так — резкость за резкость. Иначе я уже не могу. Не мальчик.

На улице он еще кипел и шел быстро — такая ходьба всегда успокаивала его. Поезд в Большой город уходил днем, и у Ильина была куча времени.

…Быстро, еще быстрей… Он свернул на одну улицу, другую, вышел к улице Горького. Здесь было особенно многолюдно, и он умерил шаг. Надо было все-таки где-то позавтракать, и он заглянул в кафе, удивился, что там почти никого нет, разделся, зашел, сел за столик… Неподалеку от него сидел крупный мужчина, ел и читал газету. Сначала Ильин лишь скользнул по нему взглядом, но что-то знакомое почудилось ему в этом человеке, и он пригляделся, еще не веря тому, что человек этот — Силин, бывший директор ЗГТ.

Подойти? Зачем? Кем я был для него? Пешка, винтик в огромном заводском механизме. Да и никаких симпатий мы друг к другу не питали, помнится. Даже наоборот… Он разглядывал Силина, заметно постаревшего за год, и отвел глаза, когда Силин сложил газету.

По заводу ходил слух, что ради молоденькой журналистки Силин бросил жену, а когда его сняли, молоденькая, не будь дурой, дала ему от ворот поворот.

Эту женщину Надежда хорошо знала — они работали в одной редакции — и восторгалась ею: красивая, талантливая, свободная, счастливая… Потом по редакции тоже поползли слухи, как-то раз и Надежда, придя домой, сказала Ильину: «Кажется, наша редакция и ваш завод собираются породниться». Когда же Силина сняли, то журналистка очень скоро вышла замуж за профессора не то из Ташкента, не то из Алма-Аты и уехала к нему. А Силин, тоже по рассказам, жил в Москве и работал в каком-то институте.

Сейчас Ильин мог сказать о нем больше: живет, видимо, один, если ходит завтракать в кафе… И одет как-то небрежно, даже издали Ильин мог разглядеть мятый, плохо завязанный галстук.

Краем глаза он видел: Силин расплатился с официанткой, встал, пошел к выходу. Все-таки они поглядели друг на друга, и Силин остановился.

— Вы Ильин?

— Да.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, Владимир Владимирович.

Руки друг другу они не подали.

— Большая Москва, а встретились, — сказал Силин, отодвигая стул и садясь. «Нет, — подумал Ильин, — он все такой же: самоуверенный и бесцеремонный». — Как там у вас, на ЗГТ?

— Все в порядке вроде бы.

— Новый директор есть?

— Есть. Званцев.

— Званцев? Почему-то я так и думал, что будет именно он. Справляется?

Вопрос был ревнивым, хотя и заданным как бы вскользь.

— Ну а почему бы ему не справляться?

— Потому что люди у вас работают от сих до сих, лишь бы оправдать свою зарплату, — сказал Силин. — Настоящих работников я и сейчас могу пересчитать по пальцам.

— Ну, для меня, наверно, на ваших руках даже мизинца не найдется, — улыбнулся Ильин.

Казалось, Силин не расслышал его.

— А как ваш литейный? Как Левицкий?

— Он умер, — ответил Ильин.

— Вот как? Я не знал. Кто же теперь заправляет вашим цехом?

— Я.

Силин задумчиво покивал. Это могло означать: ну что ж, все правильно! Или — что же такое происходит, если цехом руководит Ильин? Понимай, как хочешь.

— Тоже справляетесь? — спросил Силин.

— У нас с вами странный разговор, Владимир Владимирович. Я далек от мысли, что ваши вопросы — это ностальгия по заводу, что ли, но чувствую какое-то, извините, злорадство…

— Злорадство? — тихо спросил Силин и медленно поднялся. — Ни черта вы не понимаете, Ильин. Если бы мне предложили, я, не задумываясь, хоть сегодня поменялся бы с вами местами…