Семейное дело

Он понимал, что должность начальника участка — предел, за который ему уже не переступить, но это ничуть не огорчало его. Он даже шутил насчет «последнего руководящего звена»: министр жмет на начальника главка, начальник главка на директора завода, директор завода на начальника цеха, начальник цеха на начальника участка — и все, и больше жать не на кого.

Правда, были еще мастера, но они не радовали его. Все, по сути дела, мальчишки, только-только из института, производства не нюхали, за ворота смотрят: отработать бы скорее свои три года и куда-нибудь в КБ или институт. Воспитатели из них, конечно, никакие. Когда он рассказал одному мастеру о том, что натворил Нутрихин, и спросил, что делать, — тот пожал плечами. Церемониться нечего: дать на всю катушку — и выговор, и премию снять, и тринадцатой зарплаты лишить в конце года и… Бочаров остановил его. Разумеется, вовсе незачем гладить Нутрихина по головке. Но его покоробило это «на всю катушку». Ведь проще простого «на всю катушку», да чтоб другим было неповадно впредь, а человек-то озлобится… Как бы там ни было, решительный разговор с Нутрихиным он мастеру не доверил, поговорил с ним сам и распорядился насчет вычетов и премии. И видел — ничего Нутрихин не понял и на Алешку будет теперь глядеть волком. Но один ли он такой! Этот хоть работает, деньгу гонит, а есть и «сачки», с которыми тоже возни по горло. Приходит какой-нибудь «сачок» и просит отпустить его: «Теща померла». — «Погоди, она же у тебя два месяца назад померла». — «Разве? Так то была не моя теща».

А людей не хватает, коэффициент сменности на станках самый низкий по заводу. Диспетчерская служба работает с перебоями и не добивается полной комплектации полуфабрикатом… Иной раз подводят технологи: они обязаны давать «осведомлюхи» — технологию по станкам на две-три недели, а на крупные станки до месяца, но можно по пальцам пересчитать, сколько раз было так, как требуется… И если кого-то подобрали на улице пьяным и отвезли в вытрезвитель, и если кто-то запорол деталь — «шприцуют» его, Бочарова, хотя он и деталь не порол, и в пьянке не участвовал!

И все-таки он считал себя человеком счастливым.

Может быть, потому, что он испытывал постоянное ощущение собственной нужности. Это ощущение было давним, с тех уже далеких четырнадцати лет, когда он пришел на завод учеником токаря и потом все четыре года войны точил корпуса мин. Это было нужно. И еще нужно было помогать Анне Петровне и Кире копать огород, без него они не справились бы. И нужно было, отработав смену, идти разбирать развалины после бомбежки. И нужно было делать еще десятки других дел, которые все вместе и назывались коротким словом — жизнь.

Особенно остро он испытал это ощущение собственной нужности год назад, когда совершенно неожиданно в заводском Доме культуры устроили его юбилей: тридцать лет на заводе. Тогда он даже немного растерялся — от цветов, от речей, от заметки в областной газете, которая называлась «Юбилей молодого человека», и от поцелуев. Особенно тронул его какой-то незнакомый парень из монтажного отдела, который сказал, что вот он монтирует машины по всей стране, а в каждой заложен и его, Бочарова, труд. Да, так оно и было, конечно, на самом деле. Просто он прежде не очень-то задумывался над тем, что в воздуходувках и компрессорах, которые увозят в Сибирь и Среднюю Азию, на Север и строящиеся заводы Юга, есть и его, бочаровская доля.

А потом уже дома (что греха таить) он хорошо выпил со старыми друзьями и сидел на диване в обнимку с Борькой Коганом, гладил его по лысине и вздыхал: а ведь какая шевелюра была! А помнишь, как начинали? Они начинали почти одновременно. Борька пришел на завод годом позже…

(Дома у Когана на специальной полочке лежал обломок кирпича с налипшими к нему серыми кусками цемента. Когда была бомбежка, они не могли выйти с завода, забились в щель, отрытую во дворе, а потом Борька ушел и вернулся с этим обломком разрушенной сапожной мастерской, где была и маленькая квартирка Коганов. Он поседел за этот день.)

С возвращением Алексея в доме появилась какая-то смутная, безотчетная тревога; разговор с сыном ничего не дал; часто Алексей исчезал на весь вечер, на ходу чмокнув отца и мать. «Не ждите, у меня ключ, ужин разогрею сам». Вера возвращалась с работы поздно — она заведовала секцией верхнего платья в центральном универмаге, и, если не передавали ничего интересного по телевидению, Бочаров шел встречать жену.

Он ждал ее в скверике напротив универмага, и всегда нетерпеливо, даже чуть волнуясь почему-то, и облегченно вздыхал, когда в больших стеклянных дверях показывалась тонкая фигурка Веры (как-то раз он встречал ее вместе с Коганом — просто тот пошел прогуляться, они столкнулись здесь, в скверике, и Коган, искоса наблюдая за Бочаровым, вдруг удивленно сказал: «Ты как влюбленный мальчишка на свидании»).

В этот день, вернее вечер, Бочаров пошел в скверик к универмагу. Вера вышла в начале десятого. Он поцеловал жену, взял ее под руку, и она тревожно спросила:

— Алешки снова нет дома?