Семейное дело

Как глупо! — думал Бочаров. Конечно, ни к чему было приходить сюда. Конечно, два психа, две курицы, Борька прав.

Внизу, на улице, Эдька стоял со своими друзьями. Когда Бочаровы вышли, все трое замолчали и разом повернулись к ним. И снова Бочаров на какую-то секунду задержался взглядом на глазах девушки: в сумерках они, казалось, были еще больше, чуть ли не в пол-лица. Он никогда не видел таких глаз…

И не заметил, что девушка разглядывает его и Веру с откровенным, неприкрытым, даже, пожалуй, жадным любопытством.

Самым удивительным оказалось то, что Алешка был дома, и стол накрыт — он ждал родителей к ужину. Как ни был раздосадован Бочаров, он не смог не рассмеяться, когда Алешка ворчливо спросил: «Где это вас носит так поздно?» Мать — та даже охнула, впрочем, тут же не без ехидства заметив, что этот вопрос последнее время чаще задается ему, Алешке.

Но в этот вечер Бочаров все-таки успокоился. Хорошо было сидеть вот так, втроем, всей семьей, вновь ощущая ее привычную прочность, хорошо было, что Алешка бегал на кухню за чайником, хорошо было, что он ждал и, видимо, волновался за пропавших родителей, — ей-богу, хорошо!

— Мы зашли к Коганам, — объяснил Бочаров. — Ты с Эдькой как? Встречаешься?

— Виделись, — уклончиво сказал Алешка.

— Вы же дружили все-таки.

— Теперь у каждого свое, — ответил Алешка. — Кстати, звонила тетя Кира.

Это «кстати», сказанное совсем некстати, было понятно Бочарову: просто Алешке хотелось резко перевести разговор. Так зачем звонила тетя Кира? Алешка пожал плечами: обычная вечерняя поверка — как мы да что мы. Мать сказала, собирая со стола посуду:

— Я обещала ей подобрать хорошее пальто, нам привезли английские, совсем забыла…

И пошла звонить Кире. Через раскрытую дверь был слышен ее голос: «Да, коричневые, реглан… Так ты забеги завтра… Прямо ко мне… А Владимиру Владимировичу ничего не надо? Ну, до завтра».

Алешка неожиданно спросил:

— Почему мать называет дядю Володю Владимиром Владимировичем?

Бочаров, уже уткнувшийся в «Неделю», ответил рассеянно, впрочем чуть помолчав, прежде чем ответить, — и от Алешки не скрылось, что рассеянность была наигранной.

— От большого уважения, должно быть.

В эту ночь все переменилось. Вера, страдавшая бессонницей, заснула почти сразу — снотворное помогло ей, — а Бочаров никак не мог заснуть. Он слышал, как похрапывает Алешка, — вот уж настоящий мужичок! — слышал, как по улице проходят поздние машины, как стучит дверца лифта — вернулись соседи; потом радостно тявкала их собачонка, встречая хозяев… Редкие ночные звуки не проходили мимо него, но и не мешали ему. Неожиданный Алешкин вопрос потянул за собой прошлое, ничуть не поблекшее с годами в его памяти.

Он мог только удивляться тому, как человеческая жизнь — в данном случае его собственная — подвержена случайностям, и порой счастливым. Должно быть, счастливым был тот день, двадцать два года назад, когда его кандидатуру выдвинули в народные заседатели…

Две недели он должен был провести в суде. В основном слушались дела о разводах, и это угнетало его. Одна за другой перед ним проходили несчастливые семьи, которые уже было не склеить, и все там было: слезы, упреки и злость, доходящая до ярости, до ненависти когда-то любивших друг друга людей. Этого он не мог понять. Ему было странно, дико само противоборство этих людей. Чаще всего причиной разводов была водка, выпивка с дружками, и Николай Бочаров содрогался, вспоминая старшего Силина.

Прошло несколько мелких уголовных дел. И снова он пытался разобраться, как это человек мог совершить кражу. Та история, когда сам он, науськанный и напуганный старшими, забрался на чердак силинского дома, не вспоминалась даже. Здесь первопричиной всех краж опять-таки была водка, стремление к выпивке — это как-то и что-то объясняло ему, но все равно вызывало в нем отвращение. Отвращение — и еще жалость. Он спорил с судьей относительно приговоров. Пожилая женщина, судья, не в пример ему много повидавшая на своем судейском веку в стенах этого скорбного и сурового дома, сказала ему в сердцах, не выдержав:

— Вы слишком добрый человек, Бочаров, и хорошо, что через неделю придет другой заседатель вместо вас. Но кроме вашей доброты, защищающей преступников, к счастью, есть еще доброта государственная — она защищает от преступников всех других людей.

И вот перед судом стояла девушка, совсем девчонка, тоненькая, бледная, неважно одетая и такая испуганная, будто за столом, возвышаясь над ней, сидели не судьи, а палачи, которые непременно вот сейчас, сию секунду должны убить, уничтожить ее. Она словно бы не понимала, что с ней происходит, и даже не с ней самой, а с каким-то другим человеком, который по ошибке или нелепой случайности носит ее имя и фамилию — Вера Комарова. На все вопросы она отвечала так, будто ей приходилось вспоминать, как произносится то или другое слово, но и те, которые она вспоминала, были односложными: «да», или «нет», или еще — «я не виновата», их она повторяла часто и невпопад.