Семейное дело

Рогов ничего не сказал Силину ни в перерыве, ни после голосования. Он разговаривал с другими и был оживлен, по-прежнему весел, будто бы только что не смял, не разнес старого друга. Силин не выдержал. Он все-таки нашел момент, чтобы сказать Рогову как можно спокойнее, впрочем не скрывая своей обиды:

— У тебя уже есть замена мне? После всего этого, я думаю…

— Думай о другом, — не дал договорить ему Рогов. — О том, как работать дальше.

Он не стал дожидаться результатов голосования, попрощался и уехал. Об этих пятидесяти семи голосах против ему сообщит сегодня скорее всего Званцев. А вот Нечаев получил всего два голоса против. Один, надо полагать, его собственный, другой же принадлежал Силину…

Он вышел к реке, к мосту.

Уже совсем рассвело, и дождь прекратился. Но все вокруг продолжало оставаться серым, унылым, лишь на поверхности реки время от времени появлялись белые барашки.

Как все нелепо получается в жизни, подумал Силин. Нелепо, как та оранжевая машина, поливающая улицы под дождем.

И уже совсем нелепо было увидеть пацана в пестрой женской болонье и с зонтиком. Пацан стоял у самой кромки воды, в одной руке — зонтик, в другой — удочка. Красный поплавок-гусинка плясал на воде. Силин спустился, скользя по мокрой траве, мальчишка испуганно обернулся.

— Клюет? — спросил Силин.

— Не-а, — ответил мальчишка.

— А дождя-то уже нет, — сказал Силин.

Мальчишка сложил зонтик и ткнул его острой верхушкой в землю.

— Дашь мне половить? — спросил Силин.

— Дам.

Он протянул удилище. Силин вытащил из воды леску, проверил крючок, сменил червя и, чуть пройдя по берегу, забросил подальше, на глубину. Здесь, за бетонным основанием моста, был затишек.

— Может, после дождя и начнет брать? — неуверенно сказал мальчишка и замер: поплавок попрыгал и вдруг пошел вниз, под воду.

Силин подсек и сразу почувствовал на конце лесы бьющуюся, сопротивляющуюся тяжесть. Он вываживал рыбу осторожно, медленно, временами отпуская ее и подтягивая вновь, пока крупная, обессиленная густерка не подошла к берегу. Тогда он вытащил ее на траву, густера запрыгала, и мальчишка прижал ее.

— Теперь давай ты, — сказал Силин.

— Я же говорил, что после дождя начнет! — счастливо крикнул мальчишка. — Она всегда после дождя начинает! Наглотается кислорода и начинает червя хватать!

Силин стоял, курил и смотрел, как мальчишка таскает густерок из того затишка. Просто здесь всегда ловилась густера. Это он помнил еще со своего собственного детства.

15. КИРА

Ни разу за все свои без малого пятьдесят лет Кира не испытала чувства одиночества: оно просто было незнакомо ей. Это оказалось, пожалуй, счастливым свойством ее натуры. Даже тогда, когда врач, немолодая женщина, глядя в сторону, сказала: «У вас, милая, детей уже не будет, придумывайте что-нибудь», — она печалилась недолго. Не будет так не будет. Тогда ей еще не было тридцати. Сейчас она все чаще задумывалась над тем, что не надо было тогда, в молодые годы, так уж слушаться Володьку. Сыну или дочке было бы уже двадцать шесть. Временами она пыталась представить, придумать себе того ребенка, это была некая игра, не вызывавшая в ней ни грусти, ни сожаления о несбывшемся. Только один раз она поделилась этим с Дарьей Петровной Роговой и потом жалела об этой откровенности. Будто поплакалась.

Но чувство одиночества прошло мимо нее. С утра — работа, люди, все ровно, никаких неприятностей, потому что и работа интересная, и люди подобрались славные, в основном женщины. Вот у тех действительно всегда были неприятности: пили или погуливали мужья, или, наоборот, сами влюблялись и метались, разводились и сходились, хворали дети, или какие-нибудь квартирные неурядицы. Кира была старше их и счастливее, стало быть ровнее, — потому-то к ней и шли каждая со своими болячками, за советом, помощью или просто так — поплакаться в минуту жизни трудную.

То, что раздражало в ней Силина — вечные хлопоты о ком-то из своих, фабричных, — было частью ее натуры, той доброты, которой с избытком хватило бы на многих. На «Луче» ее любили. Как-то секретарь парткома «Луча» — женщина не очень мягкая — сказала ей не то в шутку, не то всерьез: «Слушай, у тебя в школе какая-нибудь кличка была?» Кира улыбнулась: «Была. Медуза». — «Вот-вот! — сказала та. — Для нас лучшего предзавкома не найти бы, чем ты, только ты до сих пор такая, а мы, бабы, должны быть кулакастые». — «Зачем?» — удивилась Кира. Она была членом завкома, в бытовом секторе. Но так она и не поняла, для чего нужно быть кулакастой.

Да и зачем быть такой, когда, например, года полтора назад пришла к ней в отдел девчушка, совсем девчонка, плечики как у подростка — худые и острые, спереди — сплошная плоскость, косички из-под красной косынки торчат, перехваченные аптечными резинками, и только передник на животе как-то приподнялся. «Меня послали к вам, Кира Сергеевна. Извините, я не хотела идти, а мне велели». — «Садись». И все уже заранее ясно и понятно, о чем будет разговор.

Оказалось, разговором дело не кончилось. Эта девчонка — Татьяна Передерина — вдруг вошла в жизнь Киры.