Семейный круиз

ХУДОЖНИК И Я

Автор — Шарлотта Перкинс

Когда я оказалась в его замке, я тогда была красивой девушкой. Он был похож на гнома, но в хорошем смысле этого слова. Трудно объяснить, но я все же попробую. Издалека он казался… Брр… Маленького роста, c дымкой седых волос. Одет он был совершенно нелепо — в рубашке в горизонтальную полоску и заношенные клетчатые брюки. И берет на голове. Увидь такого на тускло освещенной улице в Эксон-Провансе, первой мыслью было бы:

Ох, перейду-ка я на другую сторону. Какой-то бездомный пьяный карлик — не дай бог, стащит мой кошелек.

Ему было неважно, как он выглядит, и это одно из качеств, которое, на его счастье, мне импонировало, потому что лицо его… оно было грубое, с какими-то бычьими чертами. И взор его пугал. Про такого не скажешь: какой добрый человек. О, нет. Он пожирал меня глазами. Как тигр, который примеривается, как бы повалить добычу на землю и с какой части тела начать ее заглатывать.

Он был ВОПЛОЩЕНИЕМ СЕКСА. Гном, одевающийся в T. J. Maxx, как воплощение всего самого плотского.

Он сказал, что хочет написать мой портрет. Так я оказалась в огромной гостиной его замка. Родители мои думали, что я уехала на дневную экскурсию посмотреть древние развалины. (Выдумывая эту басню, я представляла морщинистое лицо художника, — поэтому нельзя сказать, чтобы я так уж сильно врала.) Пока он разливал по бокалам вино, я разглядывала пол, выложенный плитками в стиле Прованс — такие восьмиугольники кирпично-красного цвета. Художник между тем рассказывал о себе.

«Когда я приехал сюда, у меня спросили, не слишком ли огромен и суров для меня этот замок. Но я ответил, что не столь он и огромен, потому что я полностью заполню его собою».

«Как интересно», — сказала я, хотя он говорил без пауз, не нуждаясь в моих комментариях, и просто продолжал свой рассказ.

«И еще я ответил им: Не так уж и суров этот замок — ведь я испанец и люблю все мрачное. Аха-ха!»

«Аха-ха», — согласилась я.

Мне было страшновато. Ведь я была девственницей и знала, что у нас будет секс. Хотя меня всегда учили, что секс до брака — это нехорошо и я попаду тогда в ад. Оттого-то я испытывала острое любопытство. Ведь тогда я не верила ни в Бога, ни в преисподнюю. Я была молода, и мне не нужно было верить в кого-то, кому бы я молилась и кто управляет всем на свете даже тогда, когда жизнь кажется жестокой тайной, где все случайно.

Господь, до того как я стала в нем нуждаться, казался таким призрачным. Был только художник, который пытался притянуть меня к себе. Он пах скипидаром и собачьей шерстью, хотя никаких собак поблизости не было.

В его мастерской с ослепительно-белыми стенами мы выпили еще вина. Это была величественная комната, украшенная барельефами. На них были цветы! Ракушки! Гончие борзые! Мужчины и женщины, завернутые в тоги! В центре студии, возносясь к потолку, стоял высокий шестиметровый каминный портал очень искусной работы. Вместо очага под этим роскошным сооружением в полу зияла пустота, в которой лежал грязный коровий колокольчик.

Это выглядело очень метафорично.

Мы стояли возле огромных окон, и я сказала, что мне нравятся здешние виды. И это было правдой: перетекая одна в другую, вдали высились сине-зеленые горы. Художник стоял за моей спиной, а потом прижался ко мне. «Кто-то писал эти горы, а теперь я просто владею ими», — сказал он. Я подумала тогда, что в его словах слышится бравада.

Он протянул мне льняной балахон, пахший грязным бельем. Ему определенно был нужен кто-то, кто бы мог его обстирывать, а я тогда подумала: Это могла бы делать я. И еще я подумала, что могла бы поставить свой мольберт подле его или могла бы заниматься его бухгалтерией, а для постирушек нанять кого-то другого. Переодевшись в его ванной, я легла на кушетку.

Он уже был без рубашки, при этом становясь все более пьяным и склонным к разглагольствованиям. Куда подевалась его рубашка? Я оглянулась вокруг, но нигде ее не увидела. И почувствовала некоторое беспокойство.

Наконец, он замолчал и стал рисовать. Он рисовал меня, и я ощущала его взгляд на своем теле. Я чувствовала на коже тепло солнца, льющегося из открытого окна. Мужчина, — знаменитый художник, — писал мой портрет: ему были интересны все мои косточки и как облегает каждую из них моя кожа. Я царила.

Отложив карандаш, он подошел ближе. Я видела, как внутри его чудовищных штанов нарастает желание. Он потянул за шнурок и сбросил штаны, обнажив свои волосатые бедра. Когда в любовных романах пишут: «его член трепетал», ты думаешь — враки, но на самом деле так оно и было, правда.

Он трепетал, желая меня.

Он развязал пояс на моем балахоне. Мне даже ничего не нужно было делать. Он раздвинул полы балахона и провел своими грубыми короткими пальцами по моей груди и талии. Обхватив меня собою, он направил свой трепещущий член в мое самое сокровенное место. Он двигался вперед и назад, а я пыталась почувствовать хоть что-то кроме смутного опасения, что нас могут увидеть через окно. Боль была острой и наделенной важным смыслом. Когда он закончил, я стала женщиной.

КОНЕЦ

Примечание: картина «Обнаженная на кушетке», выставленная в Барселоне на постоянной основе, была написана вскоре после нашей встречи. И я абсолютно точно могу сказать, что обнаженная на кушетке — это и есть moi.