Семейство Доддов за границей

Не сердись же на мое молчаніе, будь снисходителенъ къ путаниц моего письма, потому-что передавать другому свои мысли въ порядк можно только тогда, когда он стройны въ голов; а возможно ли это въ Баденъ-Баден? Вообрази себ излучистую долину, съ холмами, покрытыми лсомъ и поднимающимися то тамъ, то здсь до высоты горъ; среди ихъ стоитъ маленькая деревушка — иначе нельзя назвать Баденъ-Баденъ; но каждый домъ въ этой деревушк чудо архитектуры, великолпный отель. Изъ города ведетъ тнистая аллея къ мостику черезъ рчку, и, перейдя его, ты стоишь передъ великолпнымъ зданіемъ: снаружи фрески, внутри позолота и мраморъ. Это — «салоны», храмъ капризной фортуны, которая владычествуетъ надъ зеленымъ столомъ и раздаетъ свои милости и удары направо и налво. Сюда стекаются представители всхъ націй міра, всхъ сословій каждой націи. Знатнйшіе аристократы съ двадцатью поколніями предковъ перемшаны въ толп съ бездомными искателями приключеній, обнищавшими мотами, разорившимися кутилами. Всякій, кто можетъ звономъ своего луидора участвовать въ общей музык, принимается въ оркестръ. Женщины прекрасныя, изящныя, милыя, нжнйшіе цвтки, взлелянные подъ кровомъ родной семьи, стоятъ подл сиренъ, которыхъ обольстительная красота служитъ средствомъ для привлеченія игроковъ. Это — вавилонское смшеніе языковъ и состояній. Испанскій грандъ, бглый галерный преступникъ, венгерскій магнатъ, лондонскій пройдоха, старый игрокъ съ сдыми усами, гологубый юноша — вс стоятъ рядомъ, вс смшаны и слиты силою игры; и, при всемъ различіи по роду, крови, сословію и состоянію, здсь они члены одного цеха, одного общества, связь котораго — игорный столъ. Вотъ съ графомъ шепчется заклейменный каторжникъ съ брестскихъ галеръ; черноволосый мужчина, опирающійся на спинку стула леди — бжавшій изъ тюрьмы воръ; лондонскій мошенникъ нюхаетъ изъ табакерки англійскаго лорда; «Каково идетъ игра?» кричитъ итальянскій маркизъ рыжебородому корсиканцу, который живетъ своимъ стилетомъ. «Это, кажется, виконтесса Бельфлёръ?» спрашиваетъ свжій юноша, только еще покинувшій оксфордскія аудиторіи, а износившійся пріятель отвчаетъ ему: «нтъ, это m-lle Вареннъ, парижская актриса». Но самая поразительная черта въ этомъ хаос — безпорядочность, неудержимость, съ какою здсь всякій предается своей страсти — игр, любви, мотовству; здсь не разсчитываютъ ничего, не обращаютъ вниманія ни на что. Надъ характеромъ жизни владычествуютъ здсь игорные столы, и какъ за ними мгновенно чередуются страшное богатство и крайняя нищета, такъ въ жизни смняются ежедневно наслажденія и отчаяніе. Игра, милый Томъ, во сто разъ пьяне шампанскаго, и однажды отвдавъ картъ, надолго прощайся съ трезвымъ разсудкомъ. Я говорю не объ увлекательности картъ, но, что еще въ тысячу разъ хуже, о томъ, что игрокъ и во всхъ длахъ и обстоятельствахъ жизни привыкаетъ играть va-banque.

Весь міръ кажется теб большимъ зеленымъ столомъ и повсюду ты думаешь только о риск и милости фортуны. Продлится ли неудача? Продолжится ли удача? — вотъ единственныя твои мысли. Привыкаешь смотрть на себя какъ на существо безсильное, которымъ по прихоти играетъ судьба, будто игорною костью, которая летитъ по вол случая. Ты, милый Бобъ, врно разваешь ротъ въ удивленіи отъ такихъ философскихъ размышленій: ты никогда не ожидалъ найдти во мн мыслителя; да и я, признаюсь, не подозрвалъ въ себ такого таланта. Но скажу теб секретъ своей психологіи: мн страшно не повезло въ Rouge-et-Noir. Пока счастье благопріятствовало, что продолжалось недли три, я наслаждался Баденъ-Баденомъ съ несказанною ревностью. Философы говорятъ, будто-бы счастье ожесточаетъ сердце; не правда. По-крайней-мр я по своему кратковременному опыту знаю, что никогда не чувствовалъ такой нжной привязанности ко всему и ко всмъ. Я жилъ въ мір красоты, роскоши, блеска; вс были для меня любезны, вс были милы. Казалось, что не одна фортуна благопріятствуетъ мн, что вс зрители желаютъ мн добра и счастья. Шопотъ радостнаго одобренія слышался вокругъ меня при выигрыш; нжные, очаровательные взгляды устремлялись на меня, когда я загребалъ золото. Даже банкиръ пересыпалъ груды блестящихъ монетъ отъ себя ко мн, казалось, съ удовольствіемъ. Ветераны игорнаго стола съ жадностью слдили глазами за моею игрою; восклицанія удивленія раздавались при каждомъ новомъ моемъ тріумф. Не все ли равно, чмъ ни блестть: рчами ли въ парламент, чуднымъ ли созданіемъ кисти, романомъ, пніемъ, ловкостью или силою: все-равно — упоительно быть предметомъ общаго восторга, фокусомъ всхъ взоровъ, первымъ среди тысячъ, упоительно почти до безумія! Часто я, очертя голову, бросался черезъ гибельную пропасть, просто потому, что въ толп кто-нибудь говорилъ: «посмотримъ, какъ-то удастся это Додду». Я часто пускался въ смертельный, отчаянный рискъ подъ вліяніемъ такихъ поощреній, и, надобно сказать, съ блестящимъ успхомъ.

— Всегда ли вы такъ счастливы? спрашиваетъ какой-нибудь графъ или герцогъ, съ любезною улыбкою.