Семейство Доддов за границей

Какъ жалки, ничтожны, пошлы казались мн осторожные, мелкіе разсчеты холодныхъ шахматовъ! Гд тутъ слава, ршительность, побда въ мигъ? Я въ нетерпніи вошелъ въ залу, гд танцовали. Дамы были блистательны, прекрасны. Много тутъ было существъ, много лицъ, которыми очаровались бы глаза даже разборчиве, моихъ. И съ какимъ восторгомъ вс он приняли меня! Я былъ первою знаменитостью Баденъ-Бадена; я чувствовалъ, что каждая изъ этихъ улыбающихся мн красавицъ будетъ счастлива моимъ вниманіемъ. Матушка и сестры подошли ко мн, убждая меня ангажировать плнительную графиню Б., или представиться очаровательной маркиз И.; какая-то герцогиня горла нетерпніемъ познакомиться со мною; миссъ NN съ мильйонами приданаго просила Мери Анну подвести меня къ ней. Распорядитель бала уже спрашивалъ, мазурку или вальсъ прикажу я начинать. Вс были, скажу прямо, у ногъ моихъ, а я не хотлъ и смотрть на своихъ поклонницъ и рабовъ. Да, Бобъ, я не врилъ никому и ничему. Эти локоны — фальшивы; этотъ румянецъ — изъ косметическаго магазина; эта скромная боязливость — кошечье притворство тигрицы; наивная веселость — кокетство; самая граціозность стана — дло модистки! Игра испортила, развратила мой умъ; во мн не было здороваго чувства, бодрой мысли, благороднаго увлеченія. Я ушелъ отъ нихъ черезъ нсколько минутъ. Я не танцовалъ, не представлялся ни одной изъ нихъ; я бросилъ залу, какъ-будто ни одна не стоитъ, чтобъ и говорить съ нею.

Вышедъ на открытый воздухъ, я почувствовалъ отрадное освженіе. Ночь была такъ тиха, такъ озарена звздами; чуть слышно доносились до меня голоса, обаятельно слышался шелестъ шелковаго платья изъ аллей. Но только на секунду овладла мною эта поэтическая, дивная обстановка; мигъ — и я ужь не видлъ, не слышалъ ничего, кром раздавшагося къ мозгу моемъ голоса прислужниковъ игорнаго стола: «Messieurs, faites votre jeu» — «Faites votre jeu, messieurs!» Столъ, свчи, блескъ и звонъ золота чудились мн, и я побжалъ въ свою комнату взять денегъ и возобновить игру.

Не стану утомлять тебя подробностями, зная, что на каждомъ шагу встрчу твое осужденіе. Я безъ шума вошелъ въ игорную комнату, тихо, почти украдкою приблизился къ столу: мн хотлось избжать всеобщаго вниманія хоть на минуту; потому я ставилъ маленькія суммы, и не былъ замченъ никмъ; счастье колебалось: то склонялось на мою сторону, то измняло мн; фортуна, казалось, была въ нершимости взять меня любимцемъ или отвергнуть. — «Это отъ моей же жалкой робости», подумалъ я: «когда я былъ смлъ и отваженъ, она благопріятствовала мн. Такова она во всхъ длахъ. Не рискуя, не выиграешь».

Передо мною, въ первомъ ряду, былъ свободный стулъ; молодой венгерецъ оставилъ его, потерявъ свой послдній луидоръ; я тотчасъ слъ на его мсто. Бумага, на которой записывалъ онъ свою игру, еще лежала на стол; я взялъ ее и увидлъ, что онъ игралъ чрезвычайно-опрометчиво; никакое счастье не могло поддержать человка при такой неразсчетливой систем. Надобно ставить маленькія суммы, когда не везетъ, и повышать, безостановочно повышать игру, когда счастье на твоей сторон — вотъ правила, врно-ведущія къ выигрышу; но я забылъ ихъ, увлекшись игрою: я ставилъ не по разсчету, а по страсти. Таковъ нашъ ирландскій характеръ. Не извиняюсь этимъ; беру на себя всю тяжесть ошибки. Съ благоразуміемъ я могъ бы выиграть въ эту ночь огромныя суммы; но тутъ я всталъ изъ-за стола, проигравъ три тысячи фунтовъ. Съ прежними двумя это составило пять тысячъ фунтовъ въ одинъ вечеръ! Пять тысячъ фунтовъ! они на вкъ могли бы обезпечить мою карьеру. Я потерялъ ихъ безъ наслажденія, даже безъ славы, потому-что зрители уже критиковали мою игру, единогласно находя ее неразсчетливою, глупою, дурною! Въ квартир у меня оставалось еще восемьсотъ фунтовъ — остатокъ моихъ прежнихъ выигрышей, и я провелъ остальную ночь, думая, что длать мн съ ними. Три, четыре недли назадъ, мн и въ голову не пришло бы рисковать такой огромной суммой въ игр; но теперь привычка выигрывать и проигрывать страшныя ставки, приливы и отливы богатства превозмогли всю мою разсудительность, и я ршился играть; я думалъ: «не играя, не могу отъиграться; играя, быть можетъ». И я началъ обдумывать планъ своей битвы. Я ршился идти завтра въ игорную комнату, какъ только она откроется, въ двнадцать часовъ: тогда бываютъ у столовъ лишь бдняки, складывающіеся компаніею, чтобъ поставить луидоръ. У меня нтъ знакомыхъ между ними; я могу играть, какъ лучше, не стсняясь обращенными на меня взорами пріятелей. Я буду хладнокровне, спокойне, могу углубиться въ соображеніе игры несвязанный, не развлеченный ничмъ.

Ровно въ двнадцать часовъ я вошелъ въ игорную залу. Одинъ изъ банкировъ говорилъ черезъ окно съ деревенскою двушкою; другой, сидя у стола, читалъ газету. Оба они взглянули на меня съ изумленіемъ, но почтительно поклонились, не думая, однакожь, становиться на свои мста, потому-что не могли представить, чтобъ я такъ рано пришелъ играть. Нсколько людей, бдно-одтыхъ, смиренно сидли у столовъ, дожидаясь, когда банкирамъ угодно будетъ начать игру; но банкиры не хотли и замчать ихъ.