Семейство Доддов за границей

Представляю теб отгадывать причины, заставившія насъ ршиться задать пикникъ, необходимый въ нашемъ общественномъ положеніи; скажу только, что вопросъ этотъ былъ зрло обсужденъ въ нашемъ совт. Мы знали, что, разъ ршившись на такую мру, отступать ужь невозможно; знали также, что возвращеніе нашего старика отниметъ у насъ всякую возможность къ ея исполненію. Сейчасъ, или никогда — таково было положеніе длъ. О, еслибъ никогда! Но продолжаю разсказъ. Вс предзнаменованія съ самаго начала были мрачны: дождь съ утра лилъ ручьями; мы отправились въ дурномъ расположеніи духа «пріятно провести время за городомъ»; это было въ род того, какъ еслибъ человкъ, вывихнувшій ногу, намревался вальсировать. Въ замокъ Эберштейнъ, гд мы думали расположиться на обдъ, насъ не пустили; «прежде пускали, сказалъ намъ въ утшеніе привратникъ:- но многіе туристы часто вели себя неприлично, потому и вышло приказаніе не пускать». Воротъ не отпиралъ онъ; что жь намъ было длать? Поднялся горячій споръ. Явились между нами такіе, которые говорили «воротимся назадъ!» Но одержали побду т, которые желали хать дале.

И мы похали дале. Достигли наконецъ новой цли нашего странствія — маленькаго трактира на проселочной дорог; но, по прибытіи нашемъ, оказалось, что онъ биткомъ набитъ путешествующими ремесленниками. Городскіе уставы въ Германіи требуютъ, чтобъ каждый мастеровой странствовалъ годъ или два по разнымъ городамъ; тогда только ему позволяется открыть свое заведеніе на родин. Никакія убжденія, никакія просьбы не склонили этихъ молодцовъ уступить трактиръ въ наше владніе, тмъ боле, что шелъ проливной дождь.

Надобно было войдти съ ними въ переговоры; они уступили намъ переднюю комнату и удалились на кухню, а мы купили эту уступку разными състными пожертвованіями: птицею, ветчиною, пирожными и пастетомъ; все это добро было предоставлено имъ на съденіе. Раздлъ, производившійся повренными, выбранными отъ обихъ сторонъ, представлялъ интересное, хотя и продолжительное зрлище. Наконецъ, вс условія договора были исполнены, и мы сли за столъ. Тутъ представилась намъ новая неожиданность, впрочемъ, на этотъ разъ, забавная. Въ оркестр, набранномъ наскоро, оказались одни литавры и тромбоны. Можешь вообразить, каковъ былъ успхъ попытки исполнить на этихъ инструментахъ увертюру изъ «Вильгельма Теля». Едва одни изъ насъ опомнились отъ смха, другіе отъ досады, какъ страшный шумъ за дверьми привлекъ наше вниманіе. Когда же дверь отворилась — о несказанный стыдъ! — впереди хлынувшей къ намъ толпы находился батюшка, съ огромною кастрюлею въ одной рук, съ поварскимъ ножомъ въ другой!

Оказалось, что какая-то проклятая надпись на пастет измнила намъ, обнаружила ему, что всей блестящей нашей компаніи задаетъ пиръ не кто иной, какъ мистриссъ Д., и что онъ съ товарищами питается подачкою со стола своей супруги! Взбшенный унизительностью своего положенія, раздраженный нашего расточительностью, онъ выбжалъ изъ кухни и внезапно предсталъ предъ нами какъ грозное привидніе. Его сопровождала огромная толпа любопытныхъ. Сцена произошла неописанная. Не жди отъ меня и разсказа о ней — перо мое слишкомъ-слабо. Постарайся ее вообразить, если можешь, и вотъ нкоторые матеріалы для твоей фантазіи. Представь себ три десятка дамъ, всхъ возрастовъ, отъ шестнадцати до шестидесяти лтъ, и всхъ европейскихъ породъ; столько же такихъ же кавалеровъ; они и он дрожатъ, хохочутъ, въ ужас, въ стыд, въ восторг отъ «дивной штуки»; столъ опрокинутъ, кушанье и посуда разлетлись по всмъ угламъ; суматоха страшная; и, среди всего и всхъ Dodd-p`ere, въ патетическомъ дух, который изливается устами его въ отрывочныхъ восклицаніяхъ: «Spitzbuben!» — «Coquins!» — «Canaille!» — «Негодные!» — «Объдалы!» и тому подобное — фразы, очень-понятныя и безъ объяснительныхъ жестовъ. Въ одинъ мигъ никого не осталось изъ блестящихъ гостей; не думаю, чтобъ когда-нибудь свтское общество расходилось такъ поспшно и безэтикетно. Вс бжали, вс исчезли въ мгновеніе ока и на арен остались члены семейства Доддовъ предъ лицомъ Додда-отца — группа, достойная кисти живописца. Если когда-нибудь вздумаешь расписывать свою залу фресками, рекомендую этотъ сюжетъ:

На первомъ план и главная фигура картины Dodd-p`ere, возсдающій, какъ Марій, на развалинахъ; въ лиц недоумніе, какой-то скептицизмъ; господствующее выраженіе фигуры — могущество, но могущество, ослабленное сомнніемъ.

На второмъ план Мери Анна Доддъ, рыдающая, но граціозно — драпированная и въ живописной поз.

Въ дальнемъ углу — Dodd-m`ere, сидящая на полу; на ея тюрбан фуражка; она поражена ужасомъ, глаза ея блуждаютъ, ротъ раскрытъ, какъ-будто она не въ своемъ ум. Доддъ-сынъ, едва-замтный въ полумрак лваго угла, приготовляетъ пуншъ.