Семья Рутенберг. Семейная хроника

с тремя «шишечками» и два венских стула. Мебель сожгли,

барахло растащили. Она написала в Саратов Рите, и та при-

слала посылку: два килограмма махорки. В Ленинграде это

было богатство. Махорку сразу купили инвалиды на рынке,

продававшие её стаканчиками, и полученных денег хватило

на кое-какую мебель.

Саша поставил перед окном большой стол, разложил свои

пожитки по ящикам:

— Живём!

Его приняли на второй курс Горного института. Ездить

туда на лекции каждый день было тяжело, но Блюма вспом-

нила, как Абрам выкручивался в девятнадцать, и Саша быстро

сбил компанию для записи лекций под копирку. Скоро нача-

Яша

393

лись курсовые, Оказалось, что Коршунов на старом кульмане

Абрама может за день вычертить проект. Тут уж к нему выстро-

илась очередь! Студенты наперебой предлагали свои лекции,

только выручи.

Рива устроилась медсестрой в Военно-медицинской ака-

демии (Симочка помогла). Хотела пойти учиться на вечерний,

но уж скоро надо было рожать. На учёбу сил не хватило.

Блюма снова преподавала в Педагогическом. Как-то в длин-

ном коридоре университета она столкнулась с профессором

Жирмунским. Блюма слушала его лекции в Институте исто-

рии искусств, в двадцатые годы. Его считали формалистом

и годами прорабатывали в партийной печати. Но все знали:

профессор — учёный с мировым именем. Она вдруг осмели-

лась:

— Виктор Максимович! Я сделала переводы некоторых про-

вансальских труверов. Вам это, наверное, не очень интересно.

Жирмунский открыл тетрадку, быстро просмотрел не-

сколько страниц.

— Любопытно. Зайдите ко мне дня через два-три.

Как ни странно, он переводы одобрил:

— Провансальская поэзия — заря литературы нового вре-

мени. У провансальцев Данте учился! Их много переводили

в начале века, потом забыли, а зря. Среди труверов попадались

и коронованные особы: графы Прованские, король Ричард

Львиное сердце, император Фридрих II Гогенштауфен. Но луч-

шие из них — сын хлебопека Бернар де Вентадорн и сын

меховщика Пейре Видаль, известный ещё и романами с да-

мами королевской крови. У вас свой голос и переводы ближе

к оригиналам, чем у прославленных мэтров символизма.

Готовьте комментарии и биографии поэтов. Если не получится

издать книжку, то уж докторская будет незаурядная. Не тя-

ните! Ситуация может измениться, и всё пропадёт.

Он предложил Блюме место у себя на кафедре!

Это была немыслимая удача! Впервые в жизни Блюма по-

пала в коллектив интеллигентных и порядочных людей. Она

всегда старалась жить с коллегами мирно и ухитрялась не ссо

394

1941 – 1945 годы

риться с самыми сволочными и скандальными бабами. Но

каких сил и нервов это стоило! А теперь она ждала ежеме-

сячных семинаров на кафедре как праздника.

Письма от мужа и сына приходили регулярно. Но вдруг

Марик замолчал. Почти месяц Блюма с ума сходила. Наконец

дождалась заветного треугольника из госпиталя. Марик был

ранен, но всё обошлось, и скоро его обещали выписать в полк.

Повезло. А вот Лёха оказался ближе к разорвавшемуся снаряду

и остался без ног.

« Мамочка! — писал Марик. — Его увезли в Питер, только

не знаю, в какой госпиталь. Разыщи его и сделай, что сможешь.

Он ведь совсем один, в Ленинграде ни родных ни знакомых. Лёха

меня два раза из огня вытаскивал».

Нелегко было найти Топорова среди тысяч раненых. Сима

помогла. В воскресенье они втроём собрались в госпиталь

на Петроградскую.

Блюма напекла пирогов с капустой и с картошкой. Рива

купила на рынке немного сала и два стаканчика махорки.

Саша выделил две пачки «Беломора» и чекушку.

Вначале поговорили с лечащим врачом:

— У Топорова правая нога ампутирована по бедру, высоко,

а на левой потеряна стопа. Как только заживёт культя, ему

подберут протез. Сможет ходить на костылях. Тоскует он силь-

но, не разговаривает ни с кем. Хорошо, что вы его навестили.

Постарайтесь подбодрить парня, — сказала докторша.

Лёха никого не ждал. В госпитале он даже ни одного письма

не получил. Но Блюму угадал сразу:

— Вы мама Марика? Он похож. А это, наверно, Рива?

Впрочем, радость и оживление от гостей и подарков дли-

лись недолго. Лёха замкнулся, отгородившись ото всех воню-

чим махорочным дымом и замолчал. Отвечал односложно:

«Угу. Да. Ага».

Саша попытался его расшевелить: дескать, он сам инвалид

без ноги. Ничего, жить можно. Надо только не унывать.

Тут Лёха взорвался:

— Ты, паря, себя со мной не равняй! Вон ты какой гладкий,

да чистенький, студент. А мне куды? В деревню? Так там

Яша

395

у мамки и так пять голодных ртов. Мне — шестым ей на шею?

Пять классов, ремесла не знаю никакого. Зацепиться бы здесь,

в городе, да ведь ни жилья, ни работы. На паперть, милосты-

ню просить? Я и этого не умею.

Блюма мягко остановила его:

— Не надо, Алёша. Тяжко оказаться инвалидом, без ног,