Семья Звонаревых. Том 1

– Не знаешь? – ехидно и зло ухмыльнулся рабочий. – А почему неправильно работу мою записал? Обсчитывать вздумал в угоду начальству?

– Не шуми, – глухо бросил ему Блохин. – Я тут ни при чём. Это начальник цеха распорядился оплачивать твою работу по третьему разряду.

– Завсегда вот так… Вы, мастера, всегда выкрутитесь, – пробормотал рабочий и, ссутулившись, направился к своему станку. Блохину стало жаль его.

– Сходи к капитану Быстрееву, с ним поговори, – посоветовал он рабочему.

Тот обратился к начальнику цеха. Быстреев пожал плечами и сослался на какие-то распоряжения начальника завода, а в бухгалтерии сослались на распоряжение Главного артиллерийского управления.

– Плакали мои три целкаша, – безнадёжно махнул рукой рабочий. – Все заодно, начиная от мастера и до самого большого начальства. И нигде не найдёшь правды…

– Погоди ругаться – может, я тебе чем-либо и подсоблю, – пообещал Блохин.

Кто-кто, а уж он-то по себе знал, что такое три рубля в бедняцком хозяйстве. Было обидно до слёз, жалко пострадавшего, не хотелось ронять себя в глазах рабочих, поэтому Блохин и решил обратиться за помощью к Звонарёву. Инженер пообещал переговорить с полковником Тихменёвым, но полковника на заводе не оказалось, и Звонарёв направился прямо к Майделю. Генерал был крайне удивлен вмешательством инженера в этот конфликт.

– Вам-то какое до всего этого дело? Вы работаете в конструкторском бюро, и такие вопросы вас совершенно не касаются, – сердито бросил генерал.

– Я считаю такую оплату труда рабочего неправильной и во избежание недовольства со стороны рабочих решил обо всем доложить вашему превосходительству, – пояснил Звонарёв.

Генерал сердито взглянул на стоявшего перед ним инженера и почти выкрикнул:

– Прошу вас, господин инженер, раз и навсегда запомнить, что дела рабочих вас совершенно не касаются и беспокоить меня по таким пустякам нечего. Есть начальники цехов, пусть они и разбираются в этих вопросах, а вам предлагаю обратиться к исполнению своих прямых обязанностей. Вы свободны, господин инженер! – кивком головы отпустил генерал Звонарёва.

Так плачевно закончилась попытка Звонарёва помочь рабочему. Как оплёванный, вышел он из кабинета директора, проклиная в душе и заводские порядки, и начальство, и себя с Блохиным вместе. Тяготила мысль, что нужно будет рассказать Блохину о своей неудаче.

– Вы уж простите меня, Сергей Владимирович, – проговорил Блохин, встретив Звонарёва в цехе и смотря в его сконфуженное лицо. – Вот досаждаю… Не надо было и идти к вам и беспокоить. Ведь знал же, что так выйдет. Да больно расстроился. Думаю, пойду сам – не стерплю ещё, подерусь. Вот и пошёл к вам. – Блохин помолчал. Комкая в руках промасленную тряпку, добавил: – А вы говорите «экономическая борьба»… Куда же она годится?

Вечером после работы Блохин заспешил в Тверской переулок. Маленькая квартирка на втором этаже была ему хорошо знакома. Здесь он часто встречался с Иваном Герасимовичем, секретарём районного большевистского комитета.

– На рожон не лезь, не болтай лишнего, присматривайся к людям и изучай их, – наставлял Иван Герасимович Блохина. – Не забывай: это военный завод. Провалишься – под военный суд пойдёшь и, считай, пропал… А нам ты нужен. Изучишь людей, тогда исподволь организацию сколачивай… Нам-то надо рабочих опять поднимать на последний решительный: не за подачки бороться, а за свержение самодержавия, за политические права… И в оба следи за мастерами, смотри, на провокацию не попадись.

– Не могу терпеть, когда какая несправедливость к рабочим, – пожаловался ему Блохин. – Ну будто кипит всё во мне. Так бы и бросился с кулаками на Быстреева либо на самого Майделя.

– Больно на душе, а ты и виду не показывай. И не каждому верь. Другой таким несчастным, такой казанской сироткой прикинется, что ты ему всё нутро своё раскроешь. А это, гляди, провокатор – майделевский или быстреевский глаз… И того хуже может быть – из охранки шпик…

Слушал Блохин наставления Ивана Герасимовича, старался строго соблюдать то, чему учили его, но порой нет-нет да и сорвётся, не стерпит.

– Выдержки в тебе ни на грош! – отчитывал его Иван Герасимович. – А революционеру-подполыцику нужен характер сильный, железный… Помнишь Страхову? Вот человек настоящий. Любимого человека потеряла, какое горе перенесла, а не сломилась, выдержала, только ещё сильнее стала. Вот у кого надо учиться… Сейчас большую работу ведёт. Нелегальную литературу из-за границы переправляет.

Иван Герасимович расспрашивал о заводе, о людях, подробно, во всех мелочах. И понимал Блохин, что многое известно Ивану Герасимовичу не только со слов его, Блохина, что многое, очень многое он знает куда лучше его самого, но заставляет его рассказывать для того чтобы он сам понял это многое. И действительно, получилось так, что в этих беседах рождалось в Блохине умение по-иному думать, разбираться в фактах, выбирать из мелочей главное. Незаметно и необидно учил Иван Герасимович нового ученика великому делу революции.