– Проходите, Сергей Владимирович.
В кабинете Майделя шло срочное заседание. Присутствовали начальники цехов и Тихменёв.
– Объявите об увольнении всех, кто завтра не приступит к работе, – отрывисто и злобно говорил генерал. – Завтра во всех цехах для наблюдения за порядком будет введена полиция. Те, кто вздумает протестовать, будут арестованы. Судя по этому сборищу, – указал генерал пальцем в сторону ворот, – работа на заводе сегодня сорвётся. Но завтра прошу господ офицеров и инженеров неотлучно находиться в цехах. Пора кончать с безобразиями. Либерализм пагубен. Нужны плети и пули… Сейчас я еду в Главное артиллерийское управление и доложу там свои соображения…
– Ваше превосходительство, я посоветовал бы выяснить настроение рабочих, – предложил Тихменёв. – Может быть…
– Ни о каких разговорах с забастовщиками не может быть и речи, – решительно отрезал Майдель. – Или пусть идут работать, или пусть убираются на все четыре стороны. И вам, полковник, я запрещаю выяснять всякие там «настроения».
– Меня очень беспокоят заказы, – заметил Звонарёв. – Вы знаете, господин генерал, о предупреждении военного министра. Нам дорог каждый час, без рабочих нам всё равно не обойтись. Пока мы будем набирать и обучать новых людей, пройдёт порядочно времени. Это значит, что все сроки будут сорваны, и нас вряд ли поблагодарят за это.
– Нет, не будем кланяться этому сброду, – выкрикнул Майдель. – Наголодаются, сами приползут на брюхе проситься на работу. Тогда-то я поприжму их. Забудут про забастовку, про солидарность… Я сумею научить их, как следует работать на военном заводе! Я покажу им пятый год! Прошло их времечко! Отбунтовались!
– Крутые меры могут вызвать лишь новые недовольства. Простите, ваше превосходительство, но тысяча девятьсот пятый год всё-таки был. Прискорбно, но это ведь факт. Рабочие теперь другие. И с этим нельзя не считаться, – предупредил генерала Быстреев.
– Стыдитесь так говорить, капитан! Офицер не должен и не может бояться этой черни! – воскликнул Майдель.
– Я человек штатский и весьма боюсь насилий. Уцелеть в Порт-Артуре и погибнуть от руки своего рабочего?! Нет, я этого определённо не хочу! – с иронической искоркой в глазах заметил Звонарёв.
Пока шло заседание у начальника, наряды полиции вытеснили толпу забастовщиков с завода. Подошедшая рота расположенного поблизости пехотного полка выставила караул перед всеми входами и выходами.
Отпустив своих подчинённых, Майдель принялся с помощью Тихменёва составлять доклад по начальству о происшествиях на заводе.
Звонарёв ненадолго зашёл в конструкторское бюро, поговорил со своими перепуганными сотрудниками и отправился домой. На улице вблизи завода небольшими группами ещё стояли рабочие.
У трамвайной остановки к Звонарёву подошёл Блохин и справился, что происходит у начальника завода. Инженер кратко передал ему содержание разговоров.
– Выходит, их превосходительство локаут нам вздумал объявлять и даже не желает слышать наших требований! Ну что ж, мы померимся силами… Нас не запугаешь. Видали и пострашнее Майделя… Вот объявим работу завода под бойкотом. Пусть тогда его превосходительство набирает к себе всякую штрейкбрехерскую шушеру, – сердито поглядывая в сторону завода и словно обращаясь к самому Майделю, проговорил Блохин.
– Но ведь от вас ещё не поступало никаких требований, – сказал Звонарёв. – Никто не знает, чего вы хотите.
– Ребята пытались пробиться к Майделю, да полицейские не пускают, – объяснил Блохин. – Вот тут у меня… словом, рабочие поручили мне… – несколько замялся он и достал из кармана листок бумаги. – Тут всё записано.
Инженер быстро пробежал глазами листок. По стилю изложения сразу было видно, что её редактировал хорошо грамотный, прекрасно разбирающийся в политике человек. Преобладали экономические требования, но были и чисто политические – о предоставлении различных свобод, об отмене столыпинского избирательного закона и другие.
– Не знаем только, как передать их начальству, – просительно поглядывая на инженера, промолвил Блохин. – Нашего брата и близко не пускают, из служащих никто не берётся это сделать. Ждал я вас, Сергей Владимирович. Хотел попросить вас от имени наших рабочих. Может, рискнёте?
Звонарёв снова прочитал бумагу, задумался и, взглянув на Блохина, решительно сказал:
– Нет, дорогой мой, на этот раз уволь. Не могу. Ты знаешь меня, я не отказывал тебе, когда речь шла о помощи рабочим. Я шёл на это, ибо видел – моя помощь приносит пользу. Тут же, – Звонарёв ткнул пальцем в бумагу, – тут политика. Вы выдвигаете политические требования, а к чему? Что это сейчас даст? Протри глаза, оглянись кругом – всюду идут аресты, тюрьмы полны, ссылка. А кого сажают? Вас же, рабочих. Так зачем же лезть на рожон? Плетью обуха не перешибёшь!
Звонарёв горячился, его розовое полное лицо покраснело, на носу выступили капельки пота.
Блохин внимательно и долго смотрел на Звонарёва, потом вынул из его рук бумагу, свернул её пополам и спокойно положил в карман.