Сентябрь

Какой выход из этого всего? Человек – тот, кто должен превзойти самого себя. Нужно понять, что это безличие тянет нас вниз, и отречься от него, победить дракона «Должно», чтобы воцарилось «Хотеть», у каждого своё и личное, понимаешь? – Филипп кивал в ответ на этот риторический вопрос, а Иван продолжал: – Нам в жизни не хватает радости, такой беспечной радости, которая бросала бы нас в безудержный танец на осколках зла и алчности. Мы не силимся замечать её, она пролетает мимо, как и вся жизнь. Но она рядом с нами, ждет нас, наши души, чтобы вступить в роковую пляску, низвергающую всё ложное и напыщенное и показывающую нам человеческий Эдем. Так вперед же! Но нет, мы стоим, словно навьюченные верблюды, и пережевываем помногу одно и то же, пока нас в сотый раз не пустят в составе каравана через пустыню по давно проторенной дороге. А почему, Филя, мы стоим и пережевываем? – он пристально посмотрел на тихо слушающего друга, но тот лишь пожал плечами. – Мы боимся жить, понимаешь? Потеряли мы способность жить полной жизнью, замечать её вокруг нас. Привыкшие к размеренности, мы потеряли мир, загнали свои души служить нам только наполнителем нашего тела, но не двигателем жизни. Мы обрели покой, мнимый покой, ибо это покой пресмыкающегося червя, бездумно выползающего перед дождем, чтобы мертвецки лежать в лужах. Мы находимся в покое, не замечая, сколько всего лишнего сваливается на наши плечи: у каждого работа, служба, обязанности… Мы стали сутулыми и сгорбленными от такого покоя, боясь расправить плечи и сказать ему: «НЕТ!» – этой гнетущей душу действительности, боясь показать себя миру, боясь станцевать, – он замолчал на мгновение, но потом продолжил: – Росток жизни ведь цел, у каждого цел, он растет, по вершку, без солнца, ветра и воды из-за нашего напущенного страха. Человек сам не даёт ему расти, думая, что предостерегает от напасти и бедствия. Но надо дать ему волю и свободу. Только тогда мы обретем истинных себя в этом мире и разрушим оковы покоя, – он закончил, упершись подбородком в руку и смотря в стену.

– Ваня, я тебя понимаю, – на этих словах Иван немного опешил, так как забыл, что в комнате присутствует ещё кто-то, а уж тем более его друг. От этого он неловко выпрямился, всмотрелся в Филиппа и успокоился, а тот продолжал: – Ты говоришь вещи, о которых задумывается каждая душа, наверно каждая, но не всегда эти мысли доходят до головы человека. Люди не задумываются, они и не хотят задумываться, им это не нужно. Мыслить и рассуждать сложно, обретать свободу сложно. Ты же знаешь, есть у Фромма такое явление, как "бегство от свободы". Мы бежим от неё, потому что боимся, это ты верно говоришь. Но вот вопрос: нужна ли она нам? Мы живём, или существуем (как ты это называешь), у нас покой, вернее, мы внушили себе, что вокруг нас покой, хотя каждый день человек сталкивается с трудностями и превозмогает их, настолько машинально, что и не замечает. Если бы он – я или кто-то другой – задумывался ещё о смысле бытия, решая эти трудности, было ли бы ему легче справиться с жизнью и одолеть её дерзости? Здесь нужна сила, физическая и нравственная, но нужна ли свобода? Представь, что каждый бы останавливался посреди пути и смотрел на закат: тысячи, десятки тысяч людей в городе перестали идти, обернулись в один момент и смотрели на заходящее солнце и на алое небо. И потом бы стали дивиться этой красоте, говоря друг другу:

– Смотри, как красиво! Ты это видел?

– Конечно, я ведь с тобой рядом стоял. Посмотри на небо! Как оно невинно!

– Да, я то же самое думаю, невинно и целомудренно.

– Ага.

– Зашло светило.

– Да, ты прав, зашло…

И нечему было бы им дивиться, нечем поделиться, потому что увидели они одно, восхитились вместе и сказали одинаково. Не от этого ли ты бежишь в своих размышлениях? Не от шаблонности ли?

Нужна ли людям такая свобода мысли, такая свобода ощущения, которая приведёт к тому же? Я думаю, что нет, мы от этого больше потеряем. Мы разные, которые по-разному смотрят на мир. Именно поэтому ценны все эти книги, картины, скульптуры, что кто-то красоту мира видит и воплощает, а кто-то может только посредством чего-либо её воспринять и познать. Они не видят от природы своей, им это не нужно, они другим заняты. Работая в шахте, или на производстве, или в кабинете по целым дням, нет времени размышлять о Бытии, нет времени наблюдать закаты и рассветы, слушать птиц. Они не задумываются о своей душе, о внутренней свободе, потому что им этого не надо, они не хотят. Ты говоришь, что живут они в зоне эфемерного комфорта, но этого же им и хочется, этой иллюзии, не больше.

Иван всё это время смотрел на Филиппа и не отрывал глаз. «Он говорит верно, для человека верно, но правда ли это для меня и для того, что я хочу донести?» – думалось ему.