Сентябрь

Но в ответ было только молчание. Филипп понимал, что оно значит, но всячески откидывал такие мысли, желая услышать слова врача. Петр Сергеич же терялся; у него не было ничего для таких случаев, поликлиника была не из самых богатых, больных было тоже немного в городе; с метастазами бороться было нечем, оставалось только колоть морфин для смягчения боли. Вопрос так и остался без ответа; доктор не решился сказать то, что и так витало в воздухе, а лишь похлопал рукой по плечу Филиппа.

– Я зайду чуть позже снова, сейчас пусть он поспит, – сказал доктор, тихо зашел в комнату забрать свой небольшой портфель и хотел уже выходить из квартиры, как его остановил Филипп.

– Петр Сергеич, тут еще ваша помощь нужна человеку, – он указал на незнакомца. – Семен Степанович, сосед Вани.

– Что у вас? – спросил доктор, мысленно откинув мечту об отдыхе и надев медицинский халат со всей готовностью вылечить человечество от болезней.

– У меня жена больна, я приходил к Ивану Богдановичу просить доктора.

– Я доктор. Жена далеко?

– Напротив мы живем.

– Может быть, пройдем тогда к вам, чтобы я осмотрел её?

– Да, конечно…так будет лучше, – промямлил Семен Степанович, и они, попутно попрощавшись, двинулись в квартиру напротив.

Филипп приоткрыл дверь в комнату и лицезрел Ивана, который лежал всё в той же позе, с рукой на лбу, но дышал уже тихо; на груди его еле заметно подымалась вся в поту рубашка. Филипп не мог смотреть и закрыл дверь, резко отвернув голову. Он подошел в окну в кухне и выглянул: было тихо, изредка проскальзывал кто-то по улице под окнами, но по-мышиному бесшумно. «Вот мы и тут, Ваня, вот мы и тут», – подумал он, сам не понимая почему.

***

Они зашли в скудно      освещенную квартиру, где вдобавок еще и пахло сыростью. Но Петр Сергеевич не обратил на это никакого внимания – и не в таких местах бывал. Следуя врачебному инстинкту, он в который раз в своей жизни машинально пробирался за хозяином квартиры к больному. Семен Степанович тоже не говорил, а только стремительно направлялся через комнаты: в одной на веревочке висело белье, которое сушилось уже не первый день, потому что не было совершенно времени его собрать, так как приходилось возиться с полотенцами; в другой была, по-видимому, кухня или по крайней мере столовая, так как широкий фанерный стол, накрытый клееночной скатертью, явно свидетельствовал о месте принятия пищи, тем более что поодаль виднелось подобие раковины с набитой грязной посудой, по большей части в коричневом жире; третья комната была спальней, где и почивала больная. В каждой комнате было по прямоугольному окну с подоконником на уровне колен, чтобы солнечный свет помогал экономить на электричестве. На железной кровати лежала женщина, щуплая и изможденная, что резко бросалось в глаза. Она была укутана и подоткнута одеялом, «чтобы не замерзла». Неожиданно она повернула голову вправо, на вошедших, и Петр Сергеевич вздрогнул и поежился от ужаса, вызванного выражением её лица: голова словно упала набок, отдельно от тела; бездонные темные глаза, будто не видящие ничего перед собой, не двигались и глядели прямо на него; рот был слегка приоткрыт, как при агонии, и потрескавшиеся губы пытались что-то произнести, но никак не выходило, лишь томные звуки просачивались из груди.

– Вот моя жена, Маша, – горько вымолвил хозяин, после замолчав и прислонив руку ко рту, чтобы не дать волю чувствам.

– Давно она болеет? – доктор совладал с собой и присел на пол, раскрывая свою сумку и доставая все необходимое.

– С неделю будет, – Семен Степанович не мог считать и буркнул первое, что пришло на ум, но примерно попал. – Помогите ей, женушке моей бедненькой.

Петр Сергеевич достал для проформы тонометр, хотя толку от него было мало: он видел всю картину целиком, со всеми предпосылками и последствиями, опасностями и вариантами. Перед ним лежало иссохшее, еле живое тело, на котором в открытых местах виднелись почти одни торчащие кости. Глаза теперь снова смотрели в одну точку – в потолок; зрачки еще реагировали на прямой свет фонарика, немного суживаясь. Лоб был холоден, дыхание слабое.

– Нельзя лечить одними полотенцами, – злобно выругался Петр Сергеевич. – Она же…

– Я понимаю, – оборвал его Семен Степанович, склонив голову.

– Так что же вы ничего не делали, кроме своих полотенец?! Это же ваша жена!

Но нельзя было уже ничего добиться от этого горе-лекаря. Он не мог ответить, замкнулся в себе, скатился по стене на пол и зарыдал, часто всхлипывая. Петр Сергеевич стоял и недоумевал: ему снова, как и каждый раз при виде смерти, пришла мысль бросить эту никчемную профессию ко всем чертям, чтобы не видеть столько страданий. Но многих он спасал на своем веку. «Если бы не я, то смертей было бы больше», – утешал он себя в итоге – и продолжал служить Гиппократу.