Сентябрь

Они вышли и прикрыли дверь. «Что же со мной? – он упорно смотрел в потолок, хотя мало что различал. – Откуда вообще взялась эта болезнь? С чего вдруг? За что? Что я сделал, что Ты забираешь у меня… столько. Это несправедливая цена, это неравноценный обмен; я должен был привнести в жизнь что-то, произрасти мысль, чтобы отдать людям, но Ты не даешь мне времени. Какой во мне толк? Зачем я нужен был? Зачем я нужен людям, если ничего не сделал и ничего им не оставил? Я не успел вызвать в них ничего, кроме горя и скорби; а ведь столько мог… Мне казалось, что я обрел наконец путь, когда они все понемногу начали понимать меня, хоть и бессознательно… Я не смог, я не успел. Где ты, темный незнакомец, являвшийся в ночи ко мне и убеждавший сеять? Где ты сейчас, когда я скоро совсем…обессилю. Я не хочу уходить, – думал он, а слеза медленно скатывалась по щеке, – мне страшно уходить; я хочу остаться и докончить, я хочу отдать людям всё, что есть во мне благотворного. Дай мне…жизнь, избавь меня от боли и мучений, молю тебя», – думал он в пустоту, зная, что никто не ответит. Он закрыл глаза от безнадежности.

***

Филипп вышел на улицу: доктор попросил сходить за водой, а сам остался на всякий случай. На улице были сумерки. Еще такие сумерки, когда солнце вот-вот только зашло, оставляя за собой нежную алую вуаль, словно притаившуюся над горизонтом, но потом ускользающую вослед за хозяйкой. Над вуалью – едва различимая оранжевая дымка, висящая чуть дольше. Выше размеренно плыли пушистые облака, каждый занимая свой участок неба. Прохладный ветер освежал после всех событий этого дня. Напротив всё так же сидел продавец леденцов, бесконечно заглядывающий в свою газету.

– Что-то вы зачастили в этот дом, – сказал он, слегка опустив газету и устремляя глаза поверх неё, на Филиппа, когда тот поравнялся с ним.

– Что-то вы стали более любознательны к окружающим, чем в прошлую нашу встречу, – заметил ему Филипп.

– А, тот раз, – продавец как-то виновато опустил голову, чего Филипп никак не ожидал, – понимаете, трудный день, сижу тут, ничего не продается последнее время. Дети пошли какие-то странные, не любят сладостей, представляете? Два ящика стоят, а они проходят – и носом не ведут даже, чудные какие! Проползают со своими мамашами под их юбками – и хоть бы хны. Не смотрят в мою сторону, такие зажатые и забитые. В наше время ведь другое было. Помню, воровали частенько сладкое, у таких вот простофиль, как я. А что? – он почему-то подумал, что Филипп его осуждает. – Все так делали, тяжко было, а леденцов ведь хочется. К каким только хитростям ни прибегали: и отвлекали, и пугали, раз даже крысу подбросили. Стыдно, стыдно – но весело как! – он глубоко вздохнул. – Сейчас не так, совсем не так, – он подвинулся ближе к стоящему рядом Филиппу и понизил тон: – Я хоть и газету держу целый день, но людей-то наблюдаю, вижу их. Как загнанные овечки бегают туда-сюда, туда-сюда без толку, – он поскакал немного пальцем «туда-сюда». – Будто чужие какие-то все стали, отстраненные.

– Я тоже это заметил, – сказал Филипп, – совсем недавно заметил, благодаря моему другу.

– Да? Вы молодец, тоже любознательный. И друг у вас хороший, покуда такие дельные мысли говорит. У меня уже опыт, я пожилой, много пережил, много повидал. А ваш друг, видно, молодой?

– Да, моего возраста.

– Таких вот умных людей не хватает вокруг нас, чтобы направляли. Мы ведь сами-то не всегда можем идти, без наставления, понимаете? Мы боимся что-то делать, если не знаем наверняка, чем это обернется. Вот не рискнул бы бросить университет и начать писать картины, не был бы сейчас продавцом леденцов, – он неловко улыбнулся и поправился: – Не видел бы того, что увидел. Я попробовал, но не получилось. Конечно, продавец леденцов – тоже неплохое ремесло, тоже своего рода искусство – торговля. Но ведь я не боялся тогда поставить всё на кон и проиграть. Разве важны все эти деньги, богатства, известность? Они питают только нашу гордыню и множат тщеславие. А счастливым можно и с буханкой хлеба быть да жестяным стаканом молока. В этом-то суть – быть счастливым, а не на вершине мира. Добродетель, друг мой, добродетель и благодать, – и он поднял указательный палец кверху, как мудрец.

– А вы философ, как погляжу, – насмешливо ответил ему Филипп.

– А как им не быть? Вынужден. Передавайте привет вашему другу, здоровья ему. А он, часом, не проходит по этой дороге? Авось, захотел бы сладкого, меж тем поговорили бы, – осведомился старик.

Филипп не ответил, а только опустил голову. Продавец это заметил, но не стал расспрашивать, словно все понял. Они посмотрели друг другу в глаза, и Филипп пошел по своим делам, а продавец ещё смотрел ему вдогонку, пока снова не поднял газету.

Придя в ближайшую лавку, Филипп попросил две бутылки воды. Сзади к прилавку подошли мужчины и начали разглядывать Филиппа.

– Ба, здравствуйте, как ваши дела?

Филипп обернулся и сначала пристально оценивал граждан, а спустя несколько мгновений узнал рабочих, которые как-то пытались над ними пошутить. «Вечер неожиданных встреч», – подумал он.