Сентябрь

– Я догадывался, что этим закончится… с начала знал… она угасала каждый час…уходила, а я терял её, но… не хотел признаться себе… Но она же вылечится?.. Ох, эти полотенца… Наденька, – вырывалось каждую минуту из бедного мужа. Он резко сел и продолжал: – Я к вам пошел, когда уже признался себе, что не могу спасти…когда она уже на краю пропасти оказалась, потому что не мог более… с этими треклятыми полотенцами… доконали меня… где Надя? – опомнился он, вскочил и принялся сновать по комнатам в поисках, и лишь голос его доносился до слуха стоящего доктора.

Петр Степанович медленно уложил в свой портфель медицинские приборы и закрыл его сверху. Он поднялся, постоял с минуту, оглядывая лежащую без движения женщину, уже не поворачивающуюся к нему, глубоко вдохнул, почувствовав-таки запах сырости и затхлости. Потом развернулся и вышел через комнаты, так и не столкнувшись с хозяином этого забытого Богом пристанища.

***

Вокруг окутала кромешная и пугающе беззвучная тьма. Бесцветный и неподвижный купол, покрывающий всё. Почему-то слышались всплески воды, маленького ручейка; как-то благоговейно плескалась вода. И больше ничего… Пустота и журчание воды убаюкивали, как некая природная колыбельная, переполненная целомудрием и добродетелью над своим хрупким дитя. Дитя жизни под черным куполом забвения.

Открыв глаза, он почувствовал, что ломит все кости, но все равно немного пошевелился в кровати, потому что тело основательно затекло. Иван сжал губы и крепко зажмурился от изнывающей боли в груди. Бывшие в кухне Филипп и уже подошедший Петр Сергеич, заслышав шорохи из комнаты, устремились туда. Они вошли и замерли на мгновение. Доктор увидел безмолвные мучения Ивана и достал новый раствор с морфином. Филипп настороженно на него посмотрел, но не сказал ни слова, горько осознавая необходимость. Доктор медленно подошел к кровати и ввел весь раствор в уже не дергающегося Ивана: он понимал, что это морфин, что его колют не просто так, что это наркотик, но не мог без него обойтись, не хотелось каждую секунду страдать. Ему опять полегчало, но сознание он не потерял, а остался лежать.

– Доктор…– начал было он, едва выговаривая буквы, но сам уже всё понимал: – Как?

Доктору уже второй раз за несколько часов предстояло выговаривать жуткий диагноз.

– Иван… – снова замялся Петр Сергеич, – ничего страшного, это всё, видимо, пневмония, с осложнениями…

– Зачем вы так? Правду мне скажите, я имею право на правду, мы же…кхе-кхе…мы же с вами люди, я всё понимаю и чувствую, – сказал медленно Иван, проговаривая каждое слово.

– Плохо, – доктор виновато склонил голову, – очень плохо.

– Долго не протяну? – словно безмятежно спрашивал Иван.

– Не знаю… может, день, а может, неделю, – впервые за долгое время доктору тяжело было ставить диагноз, тяжело говорить обреченному пациенту правду. Раньше такое редко случалось; но сейчас этот безнадежно лежащий человек трогал его больно до глубины души.

– Доктор, а я в вас ошибался, вам не всё равно на меня, не в Гиппократе дело…кхе-кхе…вы очень заботливы, – сказал Иван очень тихо, но этого хватило.

– Пожалуйста… – только и нашел что ответить доктор; скупая слеза покатилась по его правой щеке, бывшей чуть в тени; он не опустил голову, а проникновенно и с благодарностью посмотрел Ивану в глаза, выдержав его тяжелый взгляд, полный страдания.

– Подайте мне стакан воды, – просил Иван.

Филипп тут же сбегал на кухню и налил стакан, после чего принес его в комнату и подал другу. Тот с трудом сделал небольшой глоток и отдал обратно. Он сделал было усилие присесть на кровати, но не смог даже опереться на локти. Филипп с доктором ринулись было к нему на помощь.

– Иван, нельзя вам так, не надо, лучше лежите спокойно.

– А какой смысл мне отлеживаться? Я хотел в окно посмотреть, на закат, на солнце взглянуть, порадоваться за него, оно ведь завтра встанет с новыми силами. А что человек? – он замолчал и уставился куда-то в стену, мимо Петра Сергеевича и Филиппа, которые аккуратно пытались положить его обратно на кровать.

– Я хочу поспать, оставите меня? – спросил Иван.

Гости переглянулись, и Филипп сказал:

– Конечно, Ваня, спи, а мы пока на кухне посидим.