Сердце искателя приключений

К моменту появления «Сердца» в 1929 году Эрнст Юнгер был известен как автор нескольких книг о войне (среди них – знаменитый дневник «В стальных грозах»[33]) и множества политических статей, написанных в национально-революционном духе. Особый тон и дикция молодого автора делали его заметным участником «консервативной революции», движения сопротивления Веймарской республике, которое – в противоположность западническим, цивилизаторским, пацифистским, демократическим и либерально-капиталистическим идеям – отталкивалось от духовно-исторического переживания войны, открывшего перед молодым поколением фронтовиков опыт национального единения и образ сильного авторитарного государства[34].

Первая редакция «Сердца» с его теорией «прусского анархизма» отчасти перекликается с политической публицистикой и содержит яростные националистические пассажи на злобу дня. Вместе с тем здесь отчетливо виден внутренний переворот, тихий переход ангажированного писателя на не менее уязвимую и опасную позицию наблюдателя своего времени. Армин Молер, личный секретарь Юнгера в конце 1940-х годов и первый историк «консервативной революции», охарактеризовал первую редакцию как «книгу, в которой „немецкий нигилизм“ после его провозглашения у Ницше нашел свое наиболее ясное воплощение»[35]. Несмотря на некоторую предвзятость – хорошо известно, что Молер многие десятилетия оставался яростным противником демократического режима в послевоенной Германии и отдалился от Юнгера из-за его нежелания стать «вождем» нового политического сопротивления, – такая оценка во многом остается справедливой.

Юнгер характеризует нигилиста как «прусского анархиста». «Чрезвычайно редкостное явление прусского анархиста стало возможным в то время, когда потерпели крушение все порядки; вооружившись одним только категорическим императивом сердца и неся ответственность лишь перед ним, он прочесывает хаос сил в поисках опоры для новых порядков»[36] (AH I 173). Такой нигилизм имеет двойное лицо Януса. С одной стороны, он анархичен, так как старый порядок закостенел и распался на части; и потому Юнгер говорит «Да» разрушению как единственному пути к новому росту. «По всему миру о нас идет молва, что мы способны разрушать соборы. Такая слава многое значит в то время, когда сознание бесплодности порождает один музей за другим… В это время занятие немца – тащить со всех сторон вещи и поддерживать огонь пожара, что он разжег из своих понятий» (AH I 114–115). Но его обратная сторона – «прусская»; она ищет связи и требует формы, ибо разрушение мира форм не должно быть самоцелью: «необходима взрывчатка, чтобы очистить жизненное пространство для новой иерархии» (AH I 153–154). Ответственность за эту работу возложена не на общество, а на «единичного человека» (der Einzelne), на одинокое «сердце искателя приключений».

«Немецкий нигилизм» объявляет войну обществу и гуманности, а вместе с ними – социал-демократии и коммунизму. Юнгер настаивает на необходимости «последовательного проведения нигилистического акта» в отношении ценностей Европы, восторжествовавших после войны, – того самого «эталона цивилизации, который хранится в Париже». Однако форсирование движения не бесконечно. В тот момент, когда его скорость достигает максимума (соответственно, нивелировка достигает минимума), внезапно наступает состояние покоя, ибо «чем больше мы отдаемся движению, тем глубже должны быть убеждены в том, что под ним скрыт бытийный покой, и что всякое увеличение скорости есть лишь попытка выполнить перевод с непреходящего праязыка»[37]. У этого движения нет цели, однако есть завершение. Оно видится Юнгеру как некая «магическая нулевая точка» (Nullpunkt). «Мы давно маршируем к некоей магической нулевой точке, пройти которую сможет лишь тот, кто располагает другими, незримыми источниками силы. Наша надежда связана с тем, что остается, что нельзя измерить европейскими мерками, что само задает меру» (AH I 135). Вера в безусловное разрушение, переходящее в безусловное творение, составляет ядро консервативно-анархической программы «Сердца», автор которой преклонялся не только перед Ницше, но и перед Штирнером. Бешеный темп модернизации невозможно затормозить никакими средствами, его можно только увеличить и довести до предела; и магическое превращение – событие, ожидающее нигилиста в конце его пути. Автор первой редакции «Сердца» – конечно же, не простой идеолог, а поэт-метафизик, своим пафосом иногда напоминающий какого-нибудь Данте или Риенцо, ведь пересечение нулевой отметки представлено через популярную в раннем Возрождении метафору очищающего огня, мифической птицы Феникса, умирающей и возрождающейся вновь. «Подойти к нулевой отметке значит вступить в пламя новой жизни; пересечь ее – значит стать частицей пламени» (AH I 117). В пламени огня осуществляется наиболее чистое уничтожение старых форм и связей, и происходит воз-рождение, пре-ображение, образование нового смысла.