Сердце искателя приключений

В 1930 году Юнгер опубликовал эссе «Тотальная мобилизация», а спустя еще два года – большое эссе «Рабочий», которое не вписывалось ни в одну из готовых идеологических схем. Речь шла не о манифесте, не о политической программе, не об утопии, не о социально-философском трактате, а об описании новой действительности – действительности, стоящей под знаком технической революции с ее «тотальной мобилизацией» всего сущего. Даже такой левый интеллектуал, как Зигфрид Кракауэр, несмотря на свою очень критичную по отношению к «Рабочему» позицию марксиста, не мог не признать, что в этом труде Юнгер «не исходит из каких-то партийных программ», а пытается «взглянуть в лицо современной действительности»[38]. Сам Юнгер видел свою задачу в том, чтобы показать «метафизический» источник «физических» изменений форм социальной, политической и культурной жизни, а именно, «гештальт рабочего», понимаемый как организующий принцип истории. Книга о «рабочем» представляет собой одну большую мозаику, созданную внимательным физиономистом эпохи. Вместе с тем условием целостности образа выступает основной оптический инструмент, «гештальт», позволяющий выделить прежде всего те феномены, что находятся в существенной связи с процессом тотальной технизации жизни. Первая редакция «Сердца» отвечает на ключевой вопрос: какой опыт лежит в основе тех диагностических описаний, которые дали повод философу Мартину Хайдеггеру в те же 1930-е годы считать «Рабочего» наиболее значимым документом завершения европейской метафизики после «Воли к власти»[39]?

В первой редакции мы находим лаконичную формулировку программы «Сердца искателя приключений», исключенную из второй редакции по стилистическим соображениям: «Рассматривай жизнь как сон среди тысячи снов, а каждый сон как некий подступ к действительности. Проникнуть в нее ты сможешь, обладая магическим ключом» (AH I 130). Итак, это – книга о «ночной стороне» жизни, и взгляд автора приковывают к себе три основных феномена – сон, опьянение и смерть (AH I 72). Отношение между жизнью и сном напоминает не столько сообщающиеся сосуды, сколько экспансию сновидческого опыта в действительность бодрствующего сознания.

Отдельные исследователи[40] указывают на то, что понятие «искателя приключений» заимствовано у Й. Хёйзинги и Г. Зиммеля. Однако, на наш взгляд, здесь было бы лучше вообще отказаться от какой-либо точной генеалогии понятий. Скорее всего, Юнгер имел в виду сразу несколько традиций в мировой литературе. Определить, какая именно сыграла в выборе названия ключевую роль, непросто; в таком случае исследователю пришлось бы иметь дело с очень широким спектром – от «Одиссеи» до авантюрного романа и романтической повести. Источниками вдохновения вполне могли стать «Сиплициус Симплициссимус», «Дон Кихот», «Робинзон Крузо», романы Майна Рида или Жюля Верна. Вместе с тем очевидно, что понимание жизни как игры и приключения было неотъемлемой чертой «духа времени».

Принято считать «Сердце искателя приключений» образцом антикартезианской идеологии («нарративно-рефлексивная атака на картезианскую мысль»). В самом деле, «дневная» картезианская мысль с ее достоверностью представляющего субъекта (ego cogito, ego existo – certum est) кажется полной противоположностью сновидческого опыта искателя приключений начала XX столетия, ведь Декарт сомневался, чтобы достичь «ясности и отчетливости». Тем не менее для «Сердца искателя приключений» характерен не столько антикартезианский пафос, сколько решительный шаг за пределы картезианского субъекта. Здесь представлен новый опыт мира, открывающийся после того, как новоевропейская рациональность достигла своего предела в тотальной мобилизации и планетарном государстве рабочего. В другом программном тексте того времени, «Сицилийском письме к лунному человеку» (1930), Юнгер пишет: «Кто почувствовал вкус сомнения, тот обречен на то, чтобы отправиться на поиски удивительного не по эту, а по ту сторону ясности. Кто хоть раз усомнился, тот должен сомневаться сильнее (zweifeln), если не хочет отчаяться (verzweifeln)»[41].