Сердце искателя приключений

Обе цитаты являются наглядным примером эволюции автора и его работы со словом. Тем не менее их объединяет одно общее настроение, культивируемый Юнгером «героический реализм», корни которого, несомненно, восходят к знаменитому amor fati Ницше и Шпенглера. Вторая редакция медленно вызревала из семян, посеянных более десяти лет назад. В сущности, она приняла форму тихого манифеста одинокого сердца, которое продолжает бороться на утраченной позиции и сопротивляется наступающему варварству. Во внутреннем приказе не покидать поста, стоять до последнего отчетливо слышится реминисценция из завершающих фраз «Человека и техники» 1931 года: «Мы рождены в это время и должны смело пройти до конца предназначенный нам путь. Другого нет. Терпеливо и без надежды стоять на проигранных позициях – таков наш долг. Стоять, как тот римский солдат, чьи кости нашли перед воротами Помпеи, погибшего, потому что ему забыли отдать приказ об отходе во время извержения Везувия»[49].

Исследователи любят называть период, в который было написано «Сердце искателя приключений», «внутренней эмиграцией»[50] – обозначение, которое сам Юнгер, впрочем, всегда отвергал. Его эволюция в годы нацистской власти серьезно отличалась от той, что пережили, например, Готфрид Бенн, Мартин Хайдеггер или Карл Шмитт. Окружение Юнгера (Франц Шаувеккер, Фридрих Хильшер, Эрнст Никиш, Хуго Фишер), да и его собственное политическое чутье позволили ему довольно рано распознать опасность идеологии национал-социализма для Германии[51]. Оттого-то причину «внутреннего переворота» не стоит искать ни в обысках 1933-го, 1934-го и 1940-х годов, во время которых гестапо не обнаружило ничего, кроме заслуженного ордена «Pour le mérite», ни в препятствиях к публикации. Гораздо больше о превращении национал-революционного публициста в проницательного наблюдателя современности говорят книги «Рабочий», «О боли» и, конечно, «Сердце искателя приключений» – книги, пронизанные глубоким недоверием к «крысоловам», которые выходят ночью на свою охоту. Такой вывод непросто сделать тем, кто привык считать, что свобода мыслей и поступков – исключительный удел тех, кто, как Томас Манн, эмигрировал из «обреченной на гибель» Германии и вернулся в Европу, когда его страна уже была «освобождена» союзниками. Следуя требованию герменевтики, приходится констатировать подвижный характер истории, ее постоянное ускользание от черно-белых схем. В самом деле, после проведения интенсивной работы по тотальной «денацификации» и «демократизации», от исторического сознания требуется немало усилий, чтобы признать, что была и другая Германия. В основном из страны эмигрировали представители левого, буржуазно-пацифистского и авангардистского умонастроения, притязавшие на то, чтобы быть исключительными носителями немецкой культуры. Однако это утверждение, конечно, не означает, что оставшиеся в стране правые интеллектуалы de facto становились «пособниками режима» и расписывались в верности официальной идеологии. Примером тому могут служить Вернер Гейзенберг и Макс Планк, Мартин Хайдеггер и Карл Ясперс, Ханс Гримм и Эрнст Юнгер – люди, в сущности, с очень разной судьбой, но сохранившие свободу и не изменившие самим себе. После Второй мировой войны многие из них еще жили иллюзией, что смогут сказать свое решающее слово в становлении новой Германии, но последние призрачные шансы рассеялись уже к середине 1950-х годов.

«Внутренняя эмиграция» Юнгера во второй половине тридцатых – это незаметная жизнь в провинции, вдали от больших городов, а в начале сороковых – служба в Париже при штабе командующего войсками во Франции, жизнь во «чреве Левиафана». В 1942 году вышел дневник Второй мировой войны «Сады и дороги», который читал в болотах под Ленинградом герой Херманна Ленца, молодой шваб Ойген Рапп, а с 1944 года в офицерско-аристократических кругах немецкого сопротивления циркулировали списки трактата «Мир», «воззвания к молодежи Европы и мира».