Свои отношения с Кси она обсуждать не собиралась.
— Да обо всем, — грустно улыбнулся он, — когда-то ты мне доверяла, помнишь об этом?
— Я уже много чего не помню, — призналась она, — и помнить не хочу. Я живу сейчас, сию минуту, а не вчера и не завтра.
— Ла… — Леций осторожно взял ее за плечи, у него были очень легкие и теплые руки, лицо его стало серьезным, — послушай: я могу закрыть все аппирские газеты, я могу разогнать всех сплетников на телевидении, я могу строго наказывать за грязные слухи… но я не смогу изменить твое прошлое, и я не в состоянии закрыть рот каждому. Тем более что повод даешь ты сама.
Зела почувствовала, как кровь приливает к лицу.
— Кажется, я ни о чем таком не просила, — проговорила она сдержанно.
— Мне и самому всё это не нравится. Я слишком люблю тебя.
Она усмехнулась.
— Бери пример с Ричарда. Его это всё совершенно не касается.
Мимо сновали аппиры и люди из персонала. Говорить при этом было совершенно невозможно. Да и сказать ему уже было нечего.
— Извини, я спешу, — отвернулась она, — у тебя свои дела, у меня свои.
— Ла…
— Пусти меня.
Его руки ее отпустили.
— Между прочим, Эдгар вернулся.
— Эдгар?
— Тебе и до него нет дела?
И как ему было объяснить, что после того, как расползлись о ней эти грязные сплетни, тем более что в них была доля правды, ей никого не хотелось видеть. Особенно самых близких.
Особенно Эдгара, который боготворил ее.
— Он что, закончил свои дела на Вилиале? — поинтересовалась она.
— Похоже, что нет.
— Что ж, ему всегда нравилось торчать на этой лягушачьей планете. Он даже влюблялся в зеленых девиц и собирался на какой-нибудь жениться.
Леций усмехнулся.
— Ну, теперь-то он, слава богу, поумнел.
На том их разговор и кончился. Уже в лифте ей стало неловко за себя. Зела понимала, что стала несносной, нервной, нелюбезной, неблагодарной, но ничего поделать с собой не могла.
Кондор даже предложил ей обследоваться, очевидно, что-то заметил в ней такое, но она отказалась.
Какое лечение могло помочь, если вдруг ушла любовь? Огромная, бесконечная, всепоглощающая, великая… тихо, незаметно ушла, высохла, как ручеек и испарилась. И каждый жил своей жизнью: он, великий, непогрешимый, в своих вселенских делах, и она — в своих мелких интересах и грязных сплетнях…
Кси лежал в отдельном боксе со всеми удобствами, окно выходило на больничный парк, где прогуливались ходячие больные. Сейчас парк был пуст, гол и уныл, а Кси в мятой зеленой пижаме сидел на подоконнике и смотрел на эту пустоту.
— Вот и солнце, — улыбнулся он вошедшей Зеле.
— Уже не спишь? — тоже улыбнулась она.
— Я чувствовал, что ты придешь.
— Твои любимые лимоны, — Зела выложила фрукты на стол и сама налила воды в чайник, — ужасная погода на улице. Ненавижу, когда так: ни зима, ни осень.
Кси спрыгнул с подоконника.
— Ты чем-то расстроена?
— Только погодой.
— Мне-то не ври.
Они посмотрели друг другу в глаза.
— Да, я расстроена, — призналась она раздраженно, — я зла, я в отчаянии! Я устала делать вид, что я ничего не замечаю, и что меня это совершенно не касается. Я устала, понимаешь?
— О чем ты, солнце мое?
— Обо всех этих сплетнях. Ты же знаешь…
Он знал всю ее жизнь, этот худенький мальчик в мятой пижаме. Чайник закипел. Они сели за стол и долго молча стучали ложками по больничным стаканам, а по стеклу барабанил мокрый дождь со снегом.
— Знаешь, почему меня эти сплетни не волнуют, — спросил наконец Кси.
Она только посмотрела на него.
— Потому что я знаю, как было на самом деле, — сам ответил он на свой вопрос.
— Ну и что? — вздохнула она, — предлагаешь каждому это объяснять?
Кси облизнул ложку с вареньем и снова сунул ее в стакан.
— Я напишу для тебя пьесу. О тебе. Всё как было. А ты ее сыграешь.
— Сама себя? — ужаснулась Зела.
— Почему нет?
— Ты с ума сошел, Кси. Это… это хуже стриптиза!
— Зато это твоя жизнь. Настоящая. Чего уж скрывать, если тебя и так перебирают по косточкам?
— Нет, я никогда не смогу так! Это уже слишком.
— Ну, ты же сильная, Ла. Со сплетнями можно бороться только правдой.
— Я слабая, — покачала она головой.
— Честно говоря, я уже начал, — признался Кси.
— Что?
— У меня почти всё готово. Хочешь почитать на досуге?
У нее замерло сердце.
— Ты совершенно несносный мальчишка, — сказала она, — так воспользоваться моей откровенностью!
— Я могу всё уничтожить, если прикажешь. Я не сделаю ничего, что ты не захочешь, ты же знаешь.
— Да, — согласилась она и грустно добавила, — если б ты еще и делал то, что я хочу!
— А что ты хочешь? — посмотрел он серьезно, — я очень тебя люблю, но что я могу тебе дать, кроме своего таланта?
— Кси, — Зела измученно вздохнула, — я ужасно устала слушать о твоей любви на расстоянии.
Пусть я твоя муза… но я еще и живая женщина из плоти и крови.
Кси сразу весь напрягся, как будто покрылся ежовыми иголками.
— Посмотри на себя, — сказал он хмуро, — и посмотри на меня, — и похлопал себя по мятой пижаме, откровенно болтавшейся на его худеньком теле.
Она всё это видела. Но ей при всем при этом он казался огромным, сильным и великолепным. С той самой минуты, как она услышала его потрясающую музыку в «Корке апельсина».
— Ты гений, — сказала она.