Сердце некроманта

— Позорнейшим образом умоляла о прощении. — Я закрыла ладонями лицо.

Дитрих покачал головой.

— Нет ничего стыдного в желании жить.

— Но ты же не умолял…

— Я был близок к этому, — без тени улыбки сказал Дитрих. — Будь у меня хоть капля надежды на милость, не знаю, хватило бы гордости молчать. — Он дернул щекой. — Словом, я убедился: глаза и память меня не обманывают, ты — это ты. И остался смотреть на представление, совершенно убежденный в том, что в последний момент тебя помилуют. Дабы явить всем милосердие к оступившимся, а на самом деле — чтобы не ссориться с королем.

Я сглотнула горький ком.

— Он отрекся от меня.

— Не он первый, не он последний, — криво усмехнулся Дитрих. — Хотя руководи я этим зрелищем, после твоей мольбы устроил бы людям знамение. Каких-нибудь белых голубей, слетевших с крыши к тебе, или столб света, или что-то настолько же пафосное. Чтобы толпа ликовала, увидев чудесное спасение.

Я нервно хмыкнула, не зная, смеяться или плакать.

— А потом понял, что его не будет. Пришлось импровизировать.

— Да уж, импровизация удалась, — нервно хмыкнула я.

Дитрих пожал плечами.

— Ты недовольна результатом?

Я смутилась, опустила взгляд.

— Нет… Я не хотела быть неблагодарной, прости. Ты спас мне жизнь, даже если сам того не желал.

Так же, как и я не намеревалась спасать его.

Я потерла лицо и заставила себя взглянуть в глаза Дитриху.

— Спасибо.

— В расчете, — усмехнулся он. — Ты тоже явно не собиралась меня спасать и все же спасла. Так что в расчете.

— Да… И что теперь?

— Теперь нам надо отдохнуть. — Подремли, пока варится каша. Я разбужу.

Он накрыл меня плащом. Я вскинулась, но Дитрих покачал головой.

— Нет, это не тот. Это мой.

Я облегченно вздохнула и откинулась на подушку. Закрыла глаза, но тут же снова открыла.

— Не могу. Это дико — спать, когда столько всего случилось. Когда столько смертей, и демоны…

Дитрих пожал плечами.

— Что изменится от того, что ты будешь метаться туда-сюда по комнате, рвать на себе волосы и каяться в том, в чем твоей вины вовсе нет? Мертвые не воскреснут, демоны не исчезнут.

— Наверное, — признала я.

И все же было что-то холодное, жестокое в его отстраненном спокойствии. Нечеловеческое.

Я опять подскочила на постели.

— Это правда не ты? Не ты призвал демонов?

Глупо. Если он соврал мне в первый раз, что помешает ему соврать во второй?

Дитрих снова присел так, что наши глаза оказались друг напротив друга.

— Эвелина, у меня, конечно, хватает грехов. Но чтобы призвать на город демонов лишь в качестве отвлекающего маневра, надо быть вовсе… Вовсе ничего не иметь в душе. — Он покачал головой, будто ему не хватало слов. Повторил: — У меня хватает грехов. Но всему есть предел. Я не призывал демонов.

Внутри меня словно развязался тугой узел. Хотя бы демоны — не моя вина. И тут же я снова похолодела, вспомнив.

— И ты сам — не демон? После того, как он тебя… Я хочу проверить.

Лицо Дитриха стало непроницаемым. Он медленно поднялся, отступив на пару шагов.

— Нет. Я не позволю тебе применить экзорцизм.

— Почему? Мне говорили, что экзорцизм безвреден.

Я осторожно потянулась к магии и тут же отпустила ее, не зная, на что решиться. Верить Дитриху на слово не хотелось: кажется, больше я никому не смогу верить на слово. С другой стороны, стал бы демон тащить меня по крышам? Прикрывать от отряда инквизиции? Обнимать, утешая?

Но тогда почему он не хочет просто показать мне, что не демон? Одно заклинание — и все будет очевидно.

— «Говорили». Птичка, неужели ты до сих пор веришь всему, что тебе говорили? — усмехнулся он.

— Уже нет. — Я вернула ему усмешку, такую же невеселую. — Но если не верить никому, то почему ты должен стать исключением?

— Не должен. И я не прошу мне верить, прошу подумать. Стал бы демон помогать тебе? Или просто — извини за грубость — разложил бы прямо там, на крыше, вдоволь насытившись твоей болью, отвращением и слезами, а потом скинул?

Меня передернуло. Почему за словом «извини» всегда следует какая-то гадость? Как будто извинение сделает ее неважной. Дитрих притворился, будто не заметил моей реакции, и продолжил:

— Экзорцизм безвреден. Для любого светлого мага, не одержимого демоном. Для одержимого, пожалуй, тоже: мертвому уже ничего не может навредить.

— Мертвому?

— Двум душам не ужиться в одном теле. Либо человек, либо демон. Поэтому, когда экзорцизм изгоняет демона из тела, остается труп.

— Это не совсем то, чему меня учили.

Дитрих пхмыкнул.

— Или я поняла так, как хотела понять. — Я попыталась припомнить формулировки. — «Безвреден для человека» — так писали в книгах. Когда заклинание изгоняет демона из тела, он ослабевает, и его легко убить. И душа человека будет спасена. А про тело… — Я растерянно подняла взгляд на Дитриха. — Или я плохо читала, или…

— Или, как я уже сказал, труп — не человек, даже если до поры ходит и говорит. Как и черный маг. Тот, чья сила — в тьме и смерти. Экзорцизм меня не убьет. Но… Когда магию пытаются отделить от тела, это, мягко говоря, неприятно. — Он криво усмехнулся. — Видишь, я сам вкладываю в твои руки оружие против себя. Стал бы я это делать, будучи демоном?